Как бы то ни было, эта история свидетельствует о большой, пылкой, чистой и нежной страсти, которая впоследствии отразилась в творчестве Золя.

«Розовая шляпка» — Луиза или Жанна — войдет при жизни романиста в его мифологию и, прежде чем стушеваться перед действительностью, которая поглотит этот призрак, послужит прообразом для Мьетты, Нинон, Альбины, Анжелики. И еще долго, грезя о своем Провансе, Золя будет не раз вспоминать этого ребенка.

Когда начинал моросить мелкий дождь, трое школьников собирались у Байля, который устроил лабораторию в комнате, заваленной старыми газетами, гравюрами, заставленной стульями, мольбертами. Там, среди реторт — точно как у Тома Тита — говорили о магической силе театра. Самонадеянный Золя предлагает поставить на сцене задуманную им «Любовь поэтов всех времен» и хочет заново написать всеобщую историю александрийским стихом. Любопытно отметить, что речь идет о 1857 годе: только спустя два года Виктор Гюго, создав «Легенды веков», осуществит планы своего юного поклонника!

Отрочество — это пора исканий и сомнений, и жизнь Золя и его друзей — прекрасный тому пример. Пока Сезанн слагает латинские стихи с легкостью, которая не дана Эмилю, Золя преуспевает в живописи! Байль занимается синтезом эпической поэзии и интегральными исчислениями. В математике Золя силен. И если Золя по справедливости предпочитает стихи Сезанна своим, Поль просит его разрисовать ширму, ибо будущий новатор в живописи не может справиться с этой работой сам.

Это Золя? Нет, ошибаетесь, это Сезанн. Золя отвечает:

Друзья читают очень много стихов… Читают дома у Золя, в лаборатории Байля, в полях, но никогда у Сезанна. Причина — отец, компаньон Кабасоля, угрюмый банкир, презирающий подобные занятия, а также сам Сезанн… Ведь у Поля всегда сначала проявлялся бешеный темперамент, а потом уж талант!

Один из трех — горячий, вспыльчивый, веселый, неуравновешенный, искрящийся от радости или мечущий громы и молнии… Это Сезанн. Золя — самый рассудительный, он как-то даже упрекнул старшего друга в расточительности, на что Поль не без ехидства заметил: «Что же, если бы я умер этой ночью, ты, наверно, хотел бы, чтоб я оставил наследство собственным родителям!» Сезанн был человеком настроения и нередко переходил от безудержной веселости к унынию без всякого повода. Таким он и остался на всю жизнь.

Уже в ранней юности Золя пытается найти себя. Между тем необходимость укрепить свое положение в обществе, а значит, сдать экзамены и получить степень, сковывает его свободу. Предстоящие экзамены на степень бакалавра удручают Эмиля. К тому же у него частенько прорывается раздражение против учителей, против коллежа… И вот он пишет трехактную пьеску в стихах «Попался, надзиратель!» В ней двое учеников лицея, в котором властвует директор Пэнгуэн, оспаривают у надзирателя Пито сердце женщины. Пьеса — своего рода протест против тирании, прозрачная месть, истоки которой проясняются из высказывания Золя:

Литература — это всегда сведение счетов!

Неудовлетворенные порывы любви, охота, стихи, первые проявления воли — вот так и бегут дни за днями… А нищета уже не в а горами… Домик на бульваре Миним стал слишком дорогим, и семье пришлось перебраться на улицу Мазарини в две комнатушки, окна которых выходили на заваленную отбросами канаву.

В таких трудных условиях Эмилю предстояло выдержать два испытания, после чего он мог считать себя настоящим мужчиной: сдать экзамен на степень бакалавра и познать женщину. С давних пор эти события совпадают по времени, особенно у провинциальных школьников, У себя в провинции они придают этим событиям волнующую и забавную торжественность. Во многих городах подобная традиция бытовала еще до войны 1939 года.

Теперь кристальная чистота «розовой шляпки» мало трогает мальчишку. Восхищение Большим Полем довершает остальное. Сезанн строит из себя бывалого кавалера! Впрочем, в те времена Поль гонялся не столько за юбками, сколько за куплетами, которые хороши только тем, что лишены оригинальности:

Когда вся банда горланит такие песенки, Золя смущается. Он поет фальшиво, слишком громко и краснеет.

Не известно, как и когда Золя решился… Но по отголоскам в его произведениях можно себе представить, как он был взволнован открытием. В 1896 году в любопытной анкете, заполненной доктором Тулузом со слов Золя, можно прочитать: «Утверждает, что к восемнадцати годам наступает возмужание. Проявление некоторой робости к женщине, как бывает у невропатов». Событие это произошло примерно в 1858 году, и записи о нем никто не придал значения, но оно сыграло значительную роль для самого Золя, сексуальная жизнь которого является одним из ключей к пониманию его творчества. После смерти матери госпожа Золя в ноябре 1857 года отправилась в столицу, чтобы вымолить протекцию у карлика Тьера, который, правда, был уже не у власти. Несколько месяцев Золя жил один. Наконец решено было перебираться в Париж. Тут можно и развернуться. Маргери, этот щеголь, завидует ему — ведь Золя «может принимать у себя женщин!» Но ведь и Экс — тоже город возможностей. Вокруг коллежей бродит целый выводок женщин — от проституток до «подружек». Некая Мария иногда заходит с одной или с двумя приятельницами на новую квартиру на улице Грийо, чтобы распить бутылочку смородинной наливки и подымить сигареткой на манер Жорж Санд. Маргери, будущий нотариус, и некая Жюльенна — организаторы этих «оргий», которые разыгрывались в комнате Золя. Мы бы узнали о них больше, если бы не пропала рукопись Золя «Гризетки Прованса».

Стал ли тогда Золя, как говорят, мужчиной? Безусловно, у него были возможности для этого, но, вероятно, они так и остались только возможностями.

И вот наступает последний день. Эмиль получает письмо от матери: «Продай мебель, которая осталась у нас. На эти деньги ты сможешь купить себе и дедушке билеты в третьем классе. Не теряй времени даром. Жду тебя».

Эмиль ошеломлен. В Толоне три друга совершают прощальную прогулку — вроде маскарадного шествия. Ворчун-Прованс не хочет показать, как он огорчен. Задувает мистраль, раскачивая упругие кипарисы…

— Ну и везет же тебе, Эмиль! — говорит Сезанн. — Скоро ты узнаешь Париж! Надо, чтобы мы когда-нибудь встретились там! Все вместе!

Эх, Золя отдал бы все на свете, лишь бы остаться хотя бондарем в городе Секстиуса и короля Рене и стать мужем «розовой шляпки»!

— Ну а ты, Поль, ты приедешь ко мне? А?

Поль клянется. Золя ничего не спрашивает у Байля. Он вдруг замечает, что не жалеет о разлуке с Батистеном Байлем.

Друзья не преминули сравнить Эмиля Золя с Тьером, уезжающим покорять столицу. Ого! Бывают же совпадения: ребенок — жертва женщин, отец — авантюрист (в хорошем смысле слова о Франсуа Золя), бедность и гордость! Смеясь, Сезанн обыгрывает фразу вихрастого карлика: «Ну и ну! Если в один прекрасный день мы отправимся в Париж, то утрем нос Гюго». Надо свергнуть… Гюго! Золя как-то очень грустно покачивает головой… Последняя ночь в Эксе… Он чувствует себя таким несчастным, таким маленьким… Удручает его и глупое пари, которое он заключил с самим собой: «Отправиться на поиски короны и любовницы, ибо нам, слава богу, по двадцать лет». Очень холодно, но он все-таки открывает окно… Окна всегда неумолимо притягивают его. Открыть или закрыть окно — в этом что-то есть таинственное… Фонтан под платанами поет свою песик… Эмиль стремглав сбегает с лестницы, мчится к воде. Он подставляет под ее ледяные струи свое пылающее лицо, залитое слезами…