— Нет, Аристид, это ты упразднил афинские суды и все дела решаешь один! — ответил ему Фемистокл. — Это ты, Аристид, забыл, что в Афинах правит народ, ты превратился в самовластного правителя, вот только что личной стражей не обзавелся!

Аристид побледнел.

— Это больше невозможно терпеть! — сказал он, задыхаясь. — Честно скажу вам, граждане афинские, вы до тех пор не будете в безопасности, пока не сбросите в пропасть нас обоих — и Фемистокла и меня самого!

Собрание смущенно молчало. Архонты — афинские правители — переглянулись между собой.

— Да, это положение больше нельзя терпеть, — сказал один из них, покачивая седой головой.

— Обсудим и решим, — отозвался другой. — Может быть, придется прибегнуть к остракизму.

Услышав это, Фемистокл поспешил распустить Собрание. А создавшееся положение и в самом деле терпеть было нельзя. Что бы ни высказал Аристид, Фемистокл выступает против. Что бы ни предложил Фемистокл, всегда богатый идеями, Аристид все отвергает. Оба умны, оба уважаемы, оба красноречивы. Народ часто не может понять, кто же прав в этих спорах, и каждый раз Собранию бывает трудно вынести какое-либо решение.

Так случилось и сегодня. Народ расходился в спорах и волнении.

Фемистокл и Аристид вышли вместе. Но, спустившись с Пникса,[5] сразу разошлись. Им двоим была узка дорога, им двоим было тесно в Афинах. Они вместе росли, но ссорились еще в школе. У них обо всем были разные мнения. Фемистокл решал все дела сразу, Аристиду нужно было все продумать, прежде чем что-либо решить. У Фемистокла во всем городе были друзья, почти каждого афинянина он знал по имени и с каждым находил тему для беседы. Аристид шел по жизни в одиночестве, стараясь покорить судьбу бескорыстием и честностью, такой честностью, что даже в шутках не терпел обмана.

Войдя в афинское правительство, они и тут не соглашались ни в чем. Аристид считал, что править государством должны лучшие люди, а лучшие люди, по его убеждению, — это аристократы. Фемистокл считал, что в государстве должна быть демократия, ничем не ограниченная народная власть.

И оба мешали друг другу, насколько хватало их сил и таланта.

В то время как Аристид шел один по улице и люди с почтением уступали ему дорогу, Фемистокла окружили друзья.

— Сегодня Горгий зовет нас поужинать, — обратился к нему молодой румяный Евтихид, который сегодня громче всех кричал на Собрании, поддерживая Фемистокла. — Пойдем с нами, проведем вечер за чашей вина!

— Конечно, Фемистокл! Неужели ты пойдешь домой? Еще рано, еще и солнце не село, — сказал Эпикрат. — Ты, я замечаю, последнее время избегаешь наших пирушек.

— Ему не дают покоя трофеи Мильтиада, — засмеялся чернобородый Деметрий, — после Марафона он сам не свой!

— Не буду скрывать, — ответил Фемистокл, — слава, которую снискал Мильтиад, будучи стратегом в Марафонской битве,[6] не оставила меня равнодушным. Еще бы! Разбить персов, которых было в десять раз больше, чем нас! Я бы тоже хотел так вот прославиться! — Фемистокл улыбнулся, но две вертикальные морщинки так и остались у него между бровями. — Но сейчас меня мучает другое, — продолжал он. — Если не будет принято решение относительно кораблей, большая беда нагрянет в Афины.

— Неужели ты так боишься Эгины, Фемистокл? — Удивился Эпикрат, подняв свои золотистые брови. — Но разве могут они грозить нам большой бедой?

— Тьфу нам Эгина! — беспечно отозвался Евтихид. — Даже задумываться об этом не стоит!

— Ах, что там Эгина! — вздохнул Фемистокл. — Несравненно более страшный враг угрожает нам. До меня дошли слухи, что Ксеркс снова собирает войско.

— Перс? — Евтихид отмахнулся. — Тьфу нам перс!

— Вот еще, вспомнил о персах! — сказал Деметрий. — Если и соберутся когда-нибудь еще раз навестить Элладу, то, клянусь Зевсом, очень не скоро.

— Вспомните о табличке Демарата, которую он прислал в Спарту, — сказал Фемистокл.

— Ту, что прочитала Горго? — Эпикрат задумчиво поглядел на него. — А ты веришь Демарату, Фемистокл?

— Почему надо верить изменнику, человеку, покинувшему свою родину? — возмутился Деметрий. — Это он написал из злорадства, чтобы позлить спартанцев!

— Не суди так легко о Демарате, — возразил Фемистокл. — Демарат был царем в Спарте и был лишен царства. И лишен родины. Но хоть и обидела его родина, — какой же человек сможет забыть ее? Клянусь Зевсом, где бы ни жил эллин, Эллада будет всегда для него дороже всего на свете!

— А что он там написал, этот Демарат? — спросил Евтихид. — Я что-то не слышал об этом.

— Он написал, что царь Ксеркс собирается в поход на Элладу, — нахмурившись, ответил Фемистокл. — И ты не мог, Евтихид, не слышать об этом.

— А! Это когда он прислал табличку, залитую воском, а все думали, что на ней ничего не написано?

— Ну да. А жена спартанского царя Леонида Горго сказала: надо счистить воск. Воск счистили, а там письмо. Демарат предупреждал Спарту, что Ксеркс готовит новый поход на Элладу. Клянусь Зевсом, — воскликнул Фемистокл, — это так и станется! Персы снова придут к нашим берегам, и нам нечем будет защититься, если у нас не будет кораблей!

— А что же ты там, — Деметрий кивнул в сторону Пникса, — плел нам про Эгину? Значит, не для Эгины нужны корабли?

— А как я мог сказать о персах? Никто бы и слушать не стал. Даже вас я не могу убедить, что эта опасность висит над нами. Вот и свалил на Эгину.

— Обманул, значит?

— А что делать, если вы не хотите верить правде?

— У нас будут корабли, — сказал Эпикрат. — Если ты, Фемистокл, считаешь, что они нужны Афинам, значит, и мы считаем так же!

— А пока — тьфу на все! — заявил Евтихид. — Горгий ждет нас, и нам надо поторопиться!

Аристид стоял на холме и видел издали, как друзья окружили Фемистокла и как потом с веселыми возгласами увели его с собой. Улицы затихли. Грустное чувство одиночества охватило сердце.

«Почему его так любят люди? — думал Аристид, направляясь к дому. — Конечно, он горазд и на шутки и на всякие выдумки. Но ведь это все вздор, такой же вздор, как сегодняшние корабли. Однако вот он окружен друзьями, а я, Справедливый, возвращаюсь домой один. Впрочем, власть и влияние, приобретенные благодаря поддержке друзей, часто толкают человека на несправедливые поступки, а я не хочу такой власти, потому что честного гражданина она делает несчастным».

И добавил вполголоса, иронически усмехнувшись:

— Фемистокла же она несчастным не сделает!

Домой после дружеской пирушки Фемистокл возвращался глубокой ночью. Теплые созвездия венчали Пентеликон.

Узкая, кривая улица вела на окраину. Фемистокл шел в темноте по памяти, ему не раз приходилось возвращаться домой за полночь. Он осторожно обходил канавы, перешагивал через ручьи, где под прибрежными кустами прятались нимфы — Фемистокл мог бы поклясться, что слышал их голоса. Иногда дорогу ему преграждали огороды и палисадники, полные темной листвы и запаха мирты. Изредка где-то во дворе взлаивала разбуженная его шагами собака…

Дом Фемистокла, такой же, как и все дома в Афинах, маленький, с черепичной крышей, с надстройкой наверху для слуг и рабов, стоял темный и тихий.

«Как гнездо птицы… — подумал Фемистокл с чувством спокойного счастья. — Как гнездо, полное птенцов. Мое гнездо. Мой дом».

На пороге, накинув покрывало, ждала жена.

— Ты опять не спишь, Архиппа!

— Я не могу спать, когда тебя нет дома, Фемистокл. И тебе это известно.

— Верно, боишься грабителей? Но ведь грабители хорошо знают, что у меня нет золота!

— Это так. Зато я хорошо знаю, что у тебя есть враги. Мало ли что может случиться!