Мы не зря подчёркивали выше, что многие преступники пришли в мирное время в правоохранительные органы. Это привело к ситуации, когда зачастую грань между уголовником и тем, кто призван с ним бороться, оказывалась настолько зыбкой, что её легко можно было пересечь. Вспомним, например, знаменитого Леонида Пантёлкина — Лёньку Пантелеева, который начинал рядовым сотрудником ГПУ, а кончил известным на всю Россию бандитом, на котором «висело» немало грабежей и трупов. В качестве иллюстрации можно привести и дело «степных дьяволов» — банды, которая орудовала в окрестностях Ростова с 1920-го по 1923-й годы. В Батайске, Койсуге, Кущёвке, Степной были совершены десятки ограблений и убийств. Вооружённые бандиты нападали на поезда, грабили подводы, в марте 1922-го года убили 18 работников Батайской трудовой артели, похитив 386 пудов пшеницы, огородные семена и… одежду убитых!

Во главе банды стоял Василий Бессмертный. В первую мировую войну, будучи денщиком, он совершил убийство, но сумел замести следы преступления. После революции пошёл в Красную Армию, потом — в батайскую милицию. Но здесь Бессмертный связался с бандитами, помогая им планировать и проводить операции. В 1921-м году ДонЧК заподозрила Бессмертного и арестовала его. Однако ему удалось бежать из подвалов ростовской ЧК, и после этого бывший милиционер сам возглавил банду. «Степных дьяволов» долго не могли ликвидировать. И в первую очередь потому, что среди них было немало бывших военнослужащих (в том числе красноармейцев), так что чекистам приходилось иметь дело не просто с бандой, а с хорошо организованной боевой единицей. Разгромили банду только в июле 1923-го года.

Подобное взаимопроникновение не могло не сказаться на психологии и мировоззрении как преступного мира, так и новой власти. Эта психология послужила основой для создания теории так называемых «социально близких элементов». Так Советская власть определяла представителей профессионального криминального сообщества дореволюционной России. Большевики, основываясь на доктринёрски понятом марксовом учении о классовой борьбе, выдвинули тезис о том, что в условиях, когда власть перешла в руки эксплуатируемых классов, исчезает социальная подоплёка преступности. Прежде, в эксплуататорском обществе, преступник нарушал закон, тем самым выступая против ненавистной системы, которая угнетала человека. Он не хотел быть рабом и выбирал путь стихийного протеста — путь преступления. Веками мечта народа о справедливости воплощалась в образах «благородных разбойников» — Стеньки Разина, Емельки Пугачёва и т. д.

Теперь, когда социальная справедливость восстановлена, по мере продвижения к социализму будет постепенно исчезать и уголовная преступность. «Уркаганы» найдут своим силам и способностям достойное применение. Тем более в новом обществе не будет разделения на богатых и бедных. Важно не наказывать преступника, а помочь ему найти себя, своё место в жизни, реализовать скрытые способности, таланты… Уголовники в большинстве своём вышли из низов народа. Поэтому они социально близки революционной власти, с ними легко найти общий язык. Они — «свои», в отличие от «буржуев», живших всегда чужим трудом, не знавших горя и нужды.

Далее мы увидим, чего стоили все эти утопические теории. Справедливости ради стоит заметить: возможно, в том идеальном социалистическом обществе, которое рисовалось по рассказам большевиков, преступников действительно было бы легче вернуть в лоно честной жизни. Но ведь эта сказка с первых шагов была втоптана в грязь. Сразу же появились и богатые, и бедные; власть не помогала трудовому человеку, а грабила его, если он не соглашался с ней — гноила и уничтожала.

Мир «уркаганов» пополнился не только «красным набором». Не менее (а скорее, более) значительной силой, на время изменившей характер российского социального «дна», стали представители разгромленного белого движения, а также другие выходцы из так называемых «имущих классов». Многие не успели, некоторые не захотели эмигрировать с остатками белых войск. Влиться в новую жизнь и смириться с нею эти люди не желали: слишком сильно ненавидели они власть «быдла», которая физически уничтожала цвет нации.

Надо сказать, для такой ненависти были все основания. «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы уничтожаем буржуазию как класс» — писал чекист Мартин Лацис (настоящее имя — Ян Судрабс) в газете «Красный террор» 1 ноября 1918-го года. Правда, Ленин резко осудил ретивого латыша, заявив: «…вовсе не обязательно договариваться до таких нелепостей, которую написал в своём казанском журнале «Красный террор» товарищ Лацис…» (ПСС, т.37, стр. 110). Но и сам Владимир Ильич в своих статьях и выступлениях слишком часто договаривался до таких же «нелепостей». Впрочем, достаточно было и общих намёков, чтобы в «низах» их «творчески развили». Так, в своей статье «Как организовать соревнование?» Владимир Ильич выражается достаточно ясно: «Беспощадное военное подавление вчерашних рабовладельцев и своры их лакеев — господ буржуазных интеллигентов». Если читатель не совсем чётко представляет себе, что такое «военное подавление», разъясним более доходчиво и на ярких примерах.

Во время гражданской войны карательные мероприятия по отношению к «буржуям» осуществляли не только органы, созданные в соответствии с законодательными актами (до 1919-го года ВЧК имела право внесудебного решения дел, с 17 февраля 1919-го года приговоры врагам революции выносили революционные трибуналы). Практика была куда проще и многообразнее. Так, во время многочисленных попыток утвердить власть Советов на Дону озверевшие революционеры возвели террор в абсолют.

Ситуация осложнялась тем, что революционные войска, которые несли с собой новые порядки, были неоднородны: красногвардейцы, солдаты, матросы, латышские стрелки, анархисты различного толка и пр. Эти вооруженные формирования в свою очередь распадались на союзы, группы, которые яростно боролись между собой за власть и не признавали никаких законов.

В конце апреля — начале мая 1918-го года, когда на донскую землю вступили красные войска, на население обрушилась лавина грабежей, арестов, расстрелов. Казни совершались круглосуточно, в многочисленных «штабах», на улицах и в домах, на виду у публики и без свидетелей… Смерть многих жертв была мученической: их кололи штыками, рубили саблями, топтали копытами лошадей. Нередко толпа опьяненных кровью люмпенов глумилась над трупами. Возраст в расчёт не принимался, поэтому убивали и подростков 13 — 16-ти лет.

Но и «законная» власть в виде ЧК свирепствовала, стремилась утопить «врагов революции» в крови. Особой ненавистью пылали чекисты к представителям науки и культуры, не говоря уже о государственных чиновниках. Тот же Лацис писал:

В ЧК было к тому же немало физически и психически ущербных людей, извращенцев и садистов, истерических маньяков и наркоманов. Как мы уже отмечали, нередко это были «блюстители закона» с мрачным криминальным прошлым.

В харьковской «чрезвычайке» «товарищ Эдуард» и его подручный каторжник Саенко подвергали жертвы чудовищным пыткам. После изгнания большевиков из Харькова следователи Добровольческой армии обнаружили в подвалах ЧК множество так называемых «перчаток» — человеческой кожи, содранной с рук вместе с ногтями. Кроме того, на трупах были следы страшных операций над половыми органами. Лучшие харьковские хирурги не смогли понять смысла этих издевательств. Они лишь предположили, что это может быть разновидностью китайских пыток, по своей болезненности превышающей всё доступное человеческому воображению. На трупах бывших офицеров были вырезаны ножом или выжжены на плечах погоны, на лбу — пятиконечная звезда, были отрезаны носы, губы, уши…