— Дочь моя, — изрекла тетушка Аррита, — нужно есть и пить, когда тебя угощают, невзирая на солнце в небе.

— Ну что, Мартину Монне, ты слышал старую голубку? Ну, чем не ума палата?

Они вошли в хижину, где находились Маттиа, козленок и кот; потом к ним присоединился Пьетро, и все были в сборе. Женщины уселись на табуретках из пробкового дуба, Элиас, молчаливый, но не грустный, раздал всем ложки из овечьего копыта, дядюшка Портолу откупорил сосуды с джункатой и молоком. Дядюшка Мартину возвышался над присутствующими и упорно разглядывал Магдалину.

Поели и попили вдоволь; джунката была отменной, да и дядюшка Портолу оскорбился бы, если приглашенные не опорожнили бы малунес[12] полностью.

Сразу после завтрака принялись за стрижку: овец хватали, вязали, валили на траву, причем они даже не сопротивлялись; а Маттиа и Элиас их ловко стригли большими пружинными ножницами. Тут и там появлялись на земле груды лохматой и грязной шерсти, а разом похудевшие, освобожденные от пут овцы вновь принимались спокойно пастись.

Женщины, по обыкновению, занялись обедом, ягненка же должен был приготовить сам дядюшка Портолу. Магдалина упорно не желала оставлять Элиаса в покое, словно ее связывала с ним некая магическая нить, и всякий раз как он поднимал глаза, он встречался с ее взглядом, которым, казалось, она хотела его приворожить. Неожиданно они остались одни: Пьетро удалился в хижину, Маттиа погнался за овцой, оказавшейся более строптивой, чем остальные, а дядюшка Мартину отправился ему помочь.

Элиаса вдруг охватила какая-то растерянность, страх, несказанное удовольствие от того, что он оказался наедине с Магдалиной; они были совершенно одни — вокруг лишь трава и высокие цветущие репейники. У него учащенно забилось сердце, и дрожь желания всколыхнула все его существо, когда его взор встретился со страстными, умоляющими глазами Магдалины.

«Спаси меня! Спаси нас! — говорили ему эти глаза. — Ты ведь любишь меня, и я люблю тебя; я приехала сюда умолять тебя спасти меня, спасти нас обоих. Элиас! Элиас!»

Но он считал, что погубит себя и ее, если даже просто будет смотреть на нее; он через силу отвернулся и уставился в сторону. Овца бежала по траве, а за ней следом — дядюшка Мартину и Маттиа, которые стремились ее загнать в заросли.

— Вот дурачье! — молвил Элиас. — Если бы я взялся за это дело, она была бы уже острижена.

И он устремился прочь, оставив Магдалину одну, на солнце, среди травы и высокого цветущего репейника. Обращенный долу взгляд придавал ей сходство с Мадонной, примирившейся со своей горестной судьбой.

— Дядюшка Мартину, — обратился Элиас к старику, пока они шли вслед за волочившим упиравшуюся овцу Маттиа, — пожалуйста, дядюшка мой Мартину, не оставляйте меня ни на минуту наедине с этой девушкой!

Он произнес эти слова, не поднимая глаз, тихо, отчасти волнуясь, отчасти стыдясь. Дядюшка Мартину долго и пристально на него посмотрел с высоты своего роста: он все понял и ничего не сказал.

— Я вам скажу… сегодня вечером… Не думайте обо мне плохо, дядюшка мой Мартину! — вымолвил, наконец, Элиас и поднял глаза. — Я полагаюсь больше на вас, чем на моего отца.

Дядюшка Мартину опять промолчал, даже бровью не шевельнул в ответ и не улыбнулся; он лишь хлопнул его по плечу и весь день следовал за ним, не отставая ни на шаг, словно тень.

Обед выдался на редкость веселым и шумным. Дядюшка Портолу объявил дядюшке Мартину, что Магдалина и Пьетро вскоре поженятся, как только уберут пшеницу, но старик не изъявил особого восторга по поводу этой новости.

Женщины и Пьетро уехали ближе к вечеру; Магдалина казалась веселой, она шутила и смеялась, беспрестанно улыбалась Пьетро и более не замечала Элиаса. Но сам он не обманывался этой показной веселостью отчасти и потому, что был человеком самолюбивым.

«Она, должно быть, считает меня глупцом, — думал он. — Ладно, пусть так, но если бы она знала!.. если бы только знала!..»

Временами ему казалось, что сердце его непременно разорвется, и отчаянно хотелось разреветься, завопить, колотить себя кулаками по лбу.

Подвода тем временем удалялась, и корсеты женщин, казавшиеся на расстоянии кроваво-красными пятнами, и черно-белая фигура Пьетро постепенно растворялись в зелени горизонта, в румяной дали заката. Прощай, прощай! Польше ему никогда не доведется ее увидать вот такой, свободной и влюбленной, в уединении пастбища, трепещущей от любви рядом с ним, как в то весеннее утро. Все было кончено.

Подвода наконец исчезла из глаз, и для Элиаса все вокруг погрузилось в тишину, все провалилось в какую-то пустоту. Но когда он обернулся, чтобы отправиться назад в хижину, он увидал поджидавшего его дядюшку Мартину.

— Ну, я пошел, — сказал ему старик. — Ты не проводишь меня, Элиас?

— Конечно, провожу.

Они пошли. Солнце уже село, и леса и дали молчали под небом, целиком залитым густым розовым, почти лиловым цветом; все: пастбище, блестящая листва зарослей, неподвижная трава, камни и вода — отражали этот теплый сияющий блеск цвета розового пиона; вокруг царила дышавшая умиротворением тишина, как в храме с зажженными свечами. Дядюшка Мартину и Элиас пересекли в молчании все пастбище и устроились на изгороди, серьезные и важные.

Элиасу было грустно, он не знал, как начать, и упорно разглядывал свои руки. Дядюшка Мартину понял, что творилось в душе его молодого друга, и попытался ему помочь.

— Элиас Портолу, — молвил он торжественно, — я знаю, что ты мне хочешь сказать. Магдалина влюблена в тебя.

— Тише! — испуганно вскрикнул Элиас, схватив его за руку. — И у малой травинки есть уши, — тут же добавил он, чтобы извинить свое волнение.

— Да, — отвечал степенно сильван, — действительно, у всякой травинки, у всякого дерева, у всякого камня есть уши. Но и что же из того? То, что я тебе уже сказал и что еще скажу, пусть кто угодно слышит, начиная с Господа на небесах и кончая самым жалким червем. Мария Магдалина любит тебя, и ты ее любишь; так соединитесь в Господе, ибо он создал вас друг для друга.

Элиас ушам своим не верил; он помнил свой разговор с преподобным Поркедду, советы и наставления, что тот ему дал в незабываемую ночь Святого Франциска. Так кого же слушать?

— Она — невеста моего брата, дядюшка Мартину!

— Ну и что из того? Разве она его любит? Нет. Следовательно, она ему не принадлежит и не будет принадлежать по законам Господа. Брак по любви угоден Богу, брак по расчету угоден дьяволу. Спасайся сам, Элиас Портолу, и спаси голубицу, как ее зовет твой отец. Мария Магдалина согласилась выйти замуж за Пьетро, потому что ей его навязали, потому что у него есть пшеница, потому что у него ячмень, бобы, дом, быки, земли. Это дело рук дьявола. Бог же рассудил иначе. Благодаря ему ты вернулся, встретился с девушкой; вы полюбили друг друга с первого взгляда, хотя знали, что, в силу людских предрассудков, вам не следует даже смотреть друг на друга. Разве в этом не проявилась некая высшая сила, указующая человеку его путь? Разве это не перст Божий? Поразмысли хорошенько, Элиас! Тебе это, приходило когда-нибудь в голову?

— Все это так. Но Пьетро все-таки мой брат!

— Все мы друг другу братья, Элиас. Пьетро не дурак, он понимает что к чему. Ступай к нему и скажи: «Брат мой, я люблю твою невесту, и она меня любит. Как ты думаешь поступить? Захочешь ли ты обречь на страдания своего брата и другое, невинное создание?»

При одной лишь мысли, что ему следует объясниться с братом, Элиаса бросило в жар и он замотал головою удрученно и испуганно:

— Никогда! Никогда! Да Пьетро просто убьет меня, дядюшка Мартину!

— По-моему, ты струсил.

— А если бы и так? Я не смерти боюсь, но ведь позор падет и на Магдалину, и на Пьетро, и на всю мою семью. Но не только это меня убивает. Ведь я люблю брата, и даже если он смирится со своей участью, я не хочу, чтобы из-за меня он был несчастлив.

— Пьетро легче будет примириться со своей участью, чем тебе — у него совсем другой характер. Я понимаю твои добрые чувства, Элиас, но совсем их не разделяю. А о последствиях ты подумал? Магдалина по уши в тебя влюблена: я прочел это у нее в глазах. Если ты промолчишь, она выйдет замуж за Пьетро, поселится у тебя в доме, и в конце концов вы сами впадете в грех, ибо по натуре своей человек слаб. Ты слышишь, Элиас? Об этом ты задумывался? Ты одолеешь искушение сегодня, одолеешь его завтра, но послезавтра оно одолеет тебя, ибо не из камня же в конце концов мы все созданы? Ты об этом задумывался, Элиас Портолу?