— Неважнецкий симптом. — Ефимков достал из кармана старомодную трубку, с искусно вырезанным чертом, набил ее и, не раскуривая, отвел влево руку. — Если летчик выходит на полеты, как тореадор на корриду, его нельзя и близко к боевой машине допускать. Жаль только, прибора такого нет, чтобы определять неуверенность.

— Мне он дал в руки такой прибор, — быстро возразил Алексей, — свою откровенность.

— Хрупкий прибор, — хмыкнул Ефимков, — и не всегда верный.

— Почему же?

-— Да потому, что я тоже иной раз в кабину усталым сажусь. Только я себя в этих случаях переламываю и никому об этом ни гугу. Но попытался бы кто-нибудь отстранить меня от полета! Вот, брат, какая она штука, жизнь... тонкая!

— Значит, я все-таки виноват...

— Чудак, — покачал головой Ефимков, — сказано, чудак, чудак и есть. Существуют такие ситуации, которые не только законам, но даже собственной совести — более тонкому инструменту — не подсудны. Дай-ка лучше огонька.

Откинувшись на спинку стула, комдив выпустил в низкий потолок тонкую струю дыма.

— Вам теперь плохо, товарищ полковник, — сочувственно промолвил Горелов, — только дивизию приняли — и катастрофа... могут и выговор.

— Выговора посыплются, — подтвердил комдив, — за этим дело не станет. Да что — выговора. В них разве дело? Человека нет. Понимаешь, Горелов, — человека. А что такое человек? — спросил он разгоряченно. — Что может быть выше и сложнее? Мы придумали истребители, летающие на сверхзвуковых скоростях, кибернетику, в космос забрались. Но какой Главный конструктор в состоянии изобрести человека? Полковник снова сел, покосился на застеленную кровать Комкова. — На фронте у нас традиция была: если летчик не возвращался из боевого вылета, никто на застеленную кровать не ложился. Пусть и его койка так постоит.

— Хорошо, — шепотом откликнулся Алеша.

Ефимков вздохнул:

— Каково его матери... Ей за пятьдесят. Для слабого материнского сердца такое известие... сам понимаешь... — Докурив в молчании трубку, полковник встал, с хрустом разминая спину, прошелся по комнате. — Вот ведь, черт. Тебя-то я выслушал, а о своем деле позабыл. Я же к тебе тоже пришел по делу.

— По де-лу? — удивился Горелов.

Ефимков ласково потрепал его по плечу:

— Вот что, Алеша. По училищу знаю тебя как способного художника. Здесь у нас этого сделать некому. Ты видел Василия Комкова. Ты получишь его увеличенные фотографии. Комков был честным человеком. Погиб как солдат. При расследовании катастрофы выяснилось, что он до самой последней секунды за машину боролся. Даже в полусознательном состоянии. О катастрофе и не думал. Так ты вот что. Должен срочно большой портрет его написать. Я сейчас к тебе врача пришлю, пусть он тебя микстурами заморит, а потом за дело. Кисти и все прочее тебе из клуба доставят. Сможешь до вечера сотворить?

— Смогу, товарищ полковник.

— Вот и спасибо. Мы этот портрет над его гробом повесим. Через час на самолете мать его к нам ожидается.

До самого обеда просидел Алеша над мольбертом, воскрешая по памяти и фотоснимкам простое, бесхитростное лицо лейтенанта Комкова с мечтательными глазами и рыжим, густым чубом. На душе было тоскливо. Он зябко ежился — то ли от малярии, то ли от всего перечувствованного. И возможно, поэтому Василий получился на портрете более грустным, чем был в короткой своей жизни. Алеша нарисовал Комкова в расстегнутой летней курточке, именно таким, каким он ушел из этой комнаты в свой последний полет. Посыльный по штабу принес в котелках обед, но Горелов только супу похлебал немного да пол-ломтика хлеба съел, запив его боржомом.

Зашел замполит Жохов, неторопливо, то приближаясь, то удаляясь, всматривался в портрет, одобрительно сказал:

— Как живой получается.

Алеша кивнул головой.

— Ну и хорошо.

После ухода замполита Алеша нарисовал над головой погибшего легкие облака, нежно тронутые солнцем, и, как ему показалось, выражение печали в глазах Комкова смягчилось.

Под вечер портрет был вывешен в прохладном и длинном вестибюле гарнизонного Дома офицеров. Его поместили на стене, между двумя знаменами, приспущенными над красной крышкой гроба. Алеша отстоял свою очередь в карауле. Видел он седую плачущую женщину, старавшуюся из последних сил сдерживать рыдания. И еще одна скорбная фигура в черном была рядом... Молоденькая девушка с бледным продолговатым лицом. И он понял, что это о ней так ласково говорил ему, уходя в свой последний полет, Василий.

Медные трубы духового оркестра, игравшего в зрительном зале, наводили грусть, и Алеша потихоньку ушел.

— Лейтенант Горелов, — объявил майор Климов на предварительной подготовке. — Сегодня пойдете на перехват воздушной цели ночью в простых метеорологических условиях.

Три десятка по-разному подстриженных голов одновременно обернулись к Алеше, сидевшему на задней скамье. В распахнутые окна учебного класса вливалось южное утреннее солнце. В руках у сосредоточенного, умевшего всегда с шиком носить армейскую форму майора Климова была тонкая и длинная, как бильярдный кий, указка.

— К полету готовы?

— Так точно, товарищ майор.

Горелов чувствует на себе подбадривающие взгляды однополчан и понимает, в чем дело. По сравнению с другими молодыми летчиками комдив дал ему очень сжатую программу ввода в боевой строй. Осторожный и уравновешенный майор Климов попытался было запротестовать. После катастрофы он стал заметно перестраховываться и не перегружал молодых летчиков сложными заданиями.

— Может, подождем с Гореловым? — осторожно спросил он у комдива.

Но полковник бурно обрушился на Климова:

— Горелов в нашей части уже не новичок. Мне истребители, которые кислое молоко возят, не нужны. Смелость, настойчивость, разумный риск. Только при этом рождается настоящий воздушный боец... да и авиационный командир тоже, — уколол он Климова, но тотчас же подсластил пилюлю: — Это я не о вас, майор. Мне сейчас случай из собственной практики вспомнился. Прислали к нам как-то в авиаучилище из одной дружественной страны группу молодых людей для обучения. А надо сказать, страна эта хоть и маленькая по территории, но люди в ней настоящие. Приказал я по всем нашим авиационным канонам пропустить их через медкомиссию. Оказалось, что у троих зрение ниже среднего, а двое так вообще книжный текст только с очками читают. Что прикажете делать? Сообщили по всем правилам через МИД, что обучение командированных в Советский Союз молодых офицеров дело рисковое в связи с такой-то и такой-то причиной. Изложили все аккуратно, как положено в дипломатической переписке. И вдруг депеша из этой страны. Знаете, как премьер их ответил: «Если по земле ходят и не разбиваются, смогут и летать, не разбиваясь. Революция требует, чтобы они стали летчиками». И что же вы думаете? Стали-таки летчиками. Стали. Летают сейчас на МИГах. А вы говорите, с Гореловым воздержаться...

Присутствовавшие при этом разговоре офицеры заулыбались, а майор Климов только головой покачал.

— Ну, товарищ командир, вы всегда под корешок рубанете, когда и не ждешь. Включаю Горелова в плановую таблицу.

И вот теперь, под одобрительные реплики летчиков, майор Климов ставил перед Алешей сложную для него задачу. Это был первый в его жизни ночной перехват. Горелов волновался. Он до самых мельчайших деталей продумал задание, повторил расположение всех наземных ориентиров, какие только могли понадобиться, более часа просидел в тесной кабине, репетируя предстоящие действия — от взлета и до самой посадки. Словом, когда в сумеречный вечер он появился у подготовленного к взлету истребителя, вся динамика полета была для него предельно ясна. Приняв рапорт от техника и тщательно осмотрев машину, Алексей поднялся по лестнице-стремянке в кабину.

Кто не видел кабины современного реактивного истребителя, вооруженного ракетными подвесками, тот удивился бы: как может размещаться в ней человек, затянутый в тяжелый высотный костюм, увенчанный неуклюжим гермошлемом, делающим его похожим то ли на водолаза, то ли на древнего рыцаря? Но человек не только помещался на узком пилотском сиденье, а еще подстегивал парашютные лямки, соединял себя шнуром с радиосетью, чтобы вести переговоры с Землей. Окруженный десятками сложных приборов, он должен был безошибочно с ними работать, ни на секунду не забывая, для чего предназначена каждая кнопка, каждый рычаг и тумблер. А это тоже требовало экономных, расчетливых движений.