«Что теперь, как… же, это все… никто ведь ничего не знает. Только я один. Никто не поверит. Обратиться официально? Они будут искать ошибку в документах. И найдут. Нет смысла. Он в могиле. А я? Кто я?»

И островок сознания, что называется «Совесть», подсказал:

— Ты убийца, господин Максимов. Подлец и убийца. Ты вернулся в прошлое, чтобы сексуально реабилитироваться, а заодно обеспечить себе карьеру без проблем! Потешить свою одинокую, никчемную, серую жизнь.

— Нет, я хотел лучшего для Аллы и Вовки!

— Не прячься за их спины! Вспомни Ленку! Нашел объект для упражнений! Деревенская девчонка, всю беду которой составлял избыточный вес. Ты ведь знал, что для нее твоя любовь — смысл жизни, ей найти кого-то почти невозможно, ради тебя она пошла на все, даже забеременела. Старый козел!

— Но такие вещи случаются сплошь и рядом…

— Распространенность подлости не оправдывает ее. Одно дело — полюбить и разлюбить. Но ты-то не любил изначально! Ты ее цинично обрюхатил и бросил. Ей вернуться в деревню можно было ТОЛЬКО вместе с мужем. Иначе никак. Иначе позор всему роду. Она сделала аборт, не притворяйся, ты знал! Ты искалечил жизнь девушке. Ты убил своего первенца. А дети? Смогла ли она потом иметь детей?

Дмитрий Сергеевич возразил:

— Нет, это не я, я прогнал Ленку тогда, первый раз, с пирожками! Это Макс!

— Макс? Он нормально учился два года. А потом ты сбил его с пути, выгнал из института, обрек на муки в армии, и убил! Хладнокровно застрелил! Ты знаешь, что было с матерью? Подлец!

— Я стрелял в себя!

— Ты сидишь на лавочке. А он, с головой, разорванной пулями, лежит под этой плитой, в двух метрах от тебя!

Это не твой город, ты что, ослеп? Это родной город Макса. Твоего города больше нет. Он исчез. Навсегда.

Прошлое — хрустальная игрушка. Его нельзя трогать руками. А ты вломился в прошлое, как слон на склад фарфора, все перебил, обгадил и ушел! Не так?

Дмитрий Сергеевич в отчаянии закричал:

— Это не я! Не я Ленку! Не я! Я не тот, кто убил Макса, я не Макс, не Макс!

— Как это не Макс? Разве не ты спрятал игрушку?

Он открыл глаза. «Я знаю, где он закопал «япошку». И если я просто уеду отсюда, покоя мне не будет. Ни днем, ни ночью. А ночи бывают страшные».

Он тяжело поднялся, и пошел, сгорбившись от внезапной тяжести, цепляясь руками за высокие ограды, пачкая одежду желтой пыльцой с шариков цветущей полыни.

Он вошел в церковь. Поставил четыре свечки. По щекам текли слезы. Подошел священник со словами утешения. Здесь, в юдоли плача, Дмитрий Сергеевич спросил:

— Батюшка, почему самоубийство — грех?

— Сын мой, ничто на свете не оправдывает столь тяжкого деяния. Только Бог дает жизнь, он же и призывает в царство Свое. Грех самоубийства страшен незамолимостью, ибо мертв свершивший его. И если вы задумали…

— Нет, нет. А если человек остался жив?

— Если Господь отвел смерть, то надо покаяться, молиться, и жить дальше с Богом, в лоне матери-церкви… А крещен ли тот человек?

— Крещен. Простите, отец.

Дмитрий Сергеевич вышел из храма, вытер лицо платком, отряхнул, как смог, одежду, и дождался автобуса.

В маленькой скобяной лавке купил лопатку с короткой ручкой.

Он пошел мимо вокзала, через железнодорожные пути, стрелки, мимо старого депо, где когда-то, бесконечно давно, стояли около паровоза богатыри-машинисты, в сосновый бор, к той сосне с раскинутыми корнями, которую знал он один. Начался теплый дождь.

— Сынок, не лей воду в паровозик. Он же не будет ездить.

— А масынисты наливали. Я видел.

Сержант милиции Желобов подошел к сидящему на земле человеку. Лет пятьдесят, одет хорошо. Хвойная подстилка вперемешку с песком облепила брюки.

Под корнем толстой сосны выкопана ямка.

Желобов отметил: лопатка, обломки синей пластмассы, рваная изолента. И маленький предмет на песке, разбитый надвое, видимо, ударом лопаты. Коричневый, с белым кругом.

Человек не был пьян; водкой от него не пахло. Сержант представился. Человек не реагировал. Он водил пальцем по мокрому песку. Желобов спросил:

— Гражданин, вам плохо? Вы меня слышите?

Мужчина поднял голову. Глаза чистые и ясные. Зрачки нормальные.

«И не наркоман», — подумал сержант.

Он склонился над сидящим человеком.

— У вас есть документы?

Человек, не мигая, смотрел на милицейскую фуражку.

— Как вас зовут?

Человек поднял руку, и, указывая грязным пальцем на кокарду, сказал тонким голосом:

— Димка. Дяденька, ты масынист? Я выласту, буду масынистом! Пых-пых-пых, ту-туууу…

И стал двигать руками, изображая паровоз.