Виктор познакомил меня с чертежами, и я предложил ему провести испытания готового плота на Колыме.

Свой замысел мы решили осуществить летом 1978 года. Для путешествия нам нужны были еще два человека — кок и моторист. Эти обязанности выпали на долю Виктора Кирьякова и Бориса Фролова. И Виктор и Борис с рюкзаками исходили Тянь-Шань, Памир, Крым, Кавказ. Вместе с ними я съел не один пуд соли в экспедициях. Борис — мастер на все руки, разбирается хорошо в технике, знает лодочные моторы. Виктор же под стать Борису, к тому же хорошо готовит пищу из самых скромных продуктов и, что немаловажно, всегда, где возможно, использует «подножный» корм.

26 июля мы уже были в Магадане, а еще через несколько дней в верховьях Колымы, в поселке Синегорье, откуда должно было начаться наше путешествие.

...Мы знали, что Колыма для плавания река непростая. Особенно верхнее ее течение: сотни проток могут завести в тупик, из которого не выберешься. Но стоило нам пуститься в путь, как обнаружилось, что на реке нет ни одного опознавательного знака, ни одной вехи. А жилье — редкие избушки охотников часто оказывались пустыми. Да и перекаты. Одни названия чего стоят: «Каменный разбой», «Неожиданный», «Коварный», «Ледяной», «Туманный», «Нежданный», «Паутинный разбой», «Кислый», «Слезовский»... Только в верхнем течении Колымы мы насчитали семьдесят шесть перекатов. Хорошо еще, что это был год большой воды: метр воды под плотом — всего метр! — и огромные острые камни. Вот когда мы смогли оценить достоинства своего плавсредства с тридцатисантиметровой осадкой. Плот великолепно слушался руля. Разворачивался буквально на месте. При немалой скорости течения делали с мотором до двадцати километров в час и, несмотря на частые и долгие остановки для киносъемки, оставляли за собой в день около ста километров.

...Река круто поворачивала вправо. Плот лихо выполнил маневр, и вдруг Блохин крикнул:

— Ребята! К нам гости!

Впереди, метрах в трехстах, виднелась протока. Из нее наперерез плоту во всю мощь своих «вихрей» неслись две моторки. В бинокль мы рассмотрели на одной из них старика в форме не то лесничего, не то рыбинспектора, с ружьем, и парня за рулем. На другой — молоденького парнишку.

Когда до плота осталось метров пятьдесят, моторки разделились и, описав крутые дуги, взяли плот, что называется, в клещи — одна с правого борта, другая с левого. Правая моторка плыла параллельно с нами, на всякий случай чуть поодаль. Левая, как только Фролов сбавил скорость, пристала к нам.

— Эта што за комедия? — произнес сердито дед в форме и уцепился за планшир плота. — Документы есть?

Сам он показал нам удостоверение инспектора рыбоохраны Верхнеколымского района. Потом дед внимательно и долго рассматривал наши документы, читал вслух: «Кино… Испытания...»

— Испытания? — Он удивленно поднял на нас глаза. — На чем же вы плывете? — И дед несколько раз заглянут под плот и даже потрогал понтон рукой.

Некоторое время старик качал права, но вдруг тон разговора резко изменился. Он стал нам предлагать свою помощь в качестве лоцмана, выложил адреса людей из других районов Колымы, к которым мы могли обратиться за помощью. И тогда нам стало ясно: рыбинспектор прекрасно знал, кто мы такие, был осведомлен с нашей экспедиции. Просто, работая все время в глуши, в тайге, вдали от людей, старик искал общения, и все эти «маневры» были, по его понятиям, единственным шансом задержать нас подольше и поговорить, тем более что такого плавсредства он, наверное, не видел никогда в жизни.

На прощание старик сказал, на каких участках реки надо быть особенно осторожными, некоторое время сопровождал нас на своей моторке, а затем так же быстро исчез, как и появился...

На седьмые сутки подошли к последнему на границе Магаданской области поселку — Ороек. Мы не задержались в нем долго. Торопились до захода солнца пересечь Полярный круг. Сбегали лишь на почту отбить две телеграммы о нашем продвижении в Москву и в контрольно-спасательную службу Якутска.

Плот шел хорошо. Излишки воды, проходя между понтонами, оставляли четыре следа. Пятым был след от лодочного мотора. Мы испытывали гордость за свой корабль.

К вечеру, когда, по нашим подсчетам, мы пересекали Полярный круг, вместо солнца появились два светящихся столба ярко-красного цвета и в небе разыгралась картина солнечной рефракции. Мы смотрели на нее будто завороженные и не заметили торчащий из воды топляк. Врезались в него с такой силой, что чуть не попадали в воду. Видимо, корни дерева крепко держались за дно.

Изо всех сил — шестами, веслами и ногами — мы пытались освободить плот. Никаких результатов. Нас насадило на топляк, словно мясо на шампур, а тут еще и течение прижимало плот к топляку. Включили мотор на задний ход — не помогло. Пустили в ход топоры и, работая по очереди, с трудом, потому что рубить топляк в воде было неудобно, освободились наконец из плена. Отвели плот к берегу, чтобы исследовать понтоны — нет ли пробоин? Оказалось, удар пришелся по краю доски несущей рамы, толщиной с руку, раздробил ее, проделал небольшую дыру. Видно, ветки дерева не пустили ствол глубже. Придись удар на несколько сантиметров ниже, от правого понтона остались бы одни клочья. Блохин осторожно сунул руку в дыру и ткнул резину кулаком. Туго налитый бок понтона, защищенный чехлами из прочного брезента, оттолкнул руку — понтон был цел и невредим.

Мы поздравили друг друга с пересечением Полярного круга. Вспоминали случившееся.

— Существует же традиция, — сказал Кирьяков, — всех, кто пересекает Полярный круг впервые, макать в воду...

Спать легли в накомарниках, но все же предварительно положили по тюбику репелента в изголовьях. Комар в этот вечер особенно бесчинствовал, хотя местные охотники утверждали, что год некомариный. Они приводили свои доводы: «Зверя мало у воды. В комариные годы плывешь на моторке — по берегам, на косах стоят сохатые с малышами и на тебя ноль внимания. Медведи выходят, лисы, зайцы. Все тянутся к воде, на ветерок. Да и в самой воде можно найти спасение, если войти в нее по горло. Правда, крупный зверь, когда долго стоит в ледяной воде, воспалением легких болеет. А бывают случаи, в тайге находили по десятку мертвых сохатых. Думали — эпидемия. Пока не обследовали. Вскрытие показало — легкие полностью забиты мошкарой».

...Уже несколько дней мы плыли по Якутии. Река стала шире — в иных местах больше километра. Горы отодвинулись от берегов. Реже стала тайга. Несмотря на лето и солнце, мы стали одеваться теплее.

Испытания плота продолжались успешно. Из восьми понтонов подспускали только два — те, что клеили в спешке перед отъездом. Раз в два-четыре дня Блохин подкачивал их ручной помпой. Сделать это было нетрудно прямо на плаву — сосок с ниппелем от каждого понтона торчал в специально предусмотренном отверстии палубы. По мере продвижения к Ледовитому океану вода становилась холоднее. От этого и менялось давление в понтонах. Все чаще стали лететь шпонки. Но это обычная история у всех моторов. За всю экспедицию мы сменили их не менее двадцати. Но сам мотор «Москва-М» не подвел нас ни разу. Хотя скорее это заслуга Фролова: перед экспедицией он из двух моторов собрал один и тщательно его испытал.

...Справа и слева берега, как близнецы, одинаковы. Зажмурь глаза, повернись три раза вокруг себя, открой — не сразу поймешь, плывешь ли вниз по течению или вверх. Такой участок тянулся не менее трехсот километров. На нем и произошел у нас нелепый случай: заглох мотор. Мы все склонились над ним, на берега не смотрим. Причину нашли быстро. Оказалось, в бачке кончился бензин. Увлеклись и не заметили, как течение — а оно на этом участке было очень спокойное — развернуло плот. Фролов дернул шнур — мотор взревел, и мы поехали. Шли так около часа, но поняли, что идем в обратную сторону, только тогда, когда показалась хорошо запомнившаяся охотничья избушка. Первым расхохотался Фролов, а за ним — мы. Думали, случай подобный уже не повторится, но он повторился еще два раза.