— Лиззи! — укоризненно перебил ее Фихтер. — Всего, что вы сказали, уже вполне достаточно, чтобы обоих нас засадить на очень долгий срок в ближайший лагерь. Пожалуйста, замолчите. Или, если уж вы не можете молчать, выскажитесь, кто, по-вашему, эта девушка и что нам с ней делать? Только, будьте добры, не повышайте голос. Она спит, а я, слава богу, неплохо слышу нормальную речь.

Лиззи пропустила мимо ушей этот выпад. Она смотрела на девушку задумчивым взглядом матери.

— Беглянка из лагеря — вот кто она. Может быть, полька или норвежка, русская, француженка. Не все ли равно. Убежала — и хорошо сделала, поверьте мне. Пусть себе отдыхает и поправляется. Вы думаете, я ее отдам? Да пусть меня лучше повесят, но я ее поставлю на ноги. И не смотрите на меня своими ужасными глазами, Фихтер, не раздражайте мою больную печень. Поправится и пусть себе идет, куда хочет, пусть все они идут по своим домам м ведь у каждой есть мать и жених… Иди вы что-то хотите сказать мне?

— Нет, нет, Лиззи, я просто слушаю вас. Беглянка? Очень может быть. Очень. Только откуда она? Ведь не попадись ей на дороге я, она умерла бы в лесу. Ну, так быть по-вашему, Лиззи. Мы ее поставим на ноги.

Этот старый немец, в годы разнузданного нацизма удалившийся в такую глушь, как Шварцвальдский заповедник, этот немец, профессор Фихтер, снова задумался над судьбой своей родины. Что-то будет теперь с их великой и древней страной? Кто укажет ей путь в будущее? Она пала в глазах всего мира так низко, она поступила так подло, что захотят ли теперь люди протянуть ей руку помощи и вытянуть из пропасти? Все решится в ближайшие месяцы. Все.

Он вспомнил своего друга, биолога фон Ботцки, который не сумел сохранить своей совести. Вильгельм отошел от него, ему показался удобнее другой путь. Говорят, он теперь высоко поднялся. Во всяком случае, не прислал ни одного письма, ни одной весточки за семь лет. Это уже кое о чем говорит. А ведь были друзьями, вместе работали, вместе распевали песни Гейне…

Лиззи незаметно вышла. Больная вдруг заворочалась, тихо застонала и открыла глаза. Она увидела бритое, спокойное лицо Фихтера и тут же испуганно заметалась в постели.

— Где я? — спросила она по-русски.

— У друзей, — по-немецки ответил Фихтер.

Она поняла его. Немного успокоившись, спросила, уже по-немецки:

— Это правда?

— О чем вы, дитя мое?

— Что вы — друг…

— Клянусь святой Марией, — шутливо сказал Фихтер.

— Мария — мое имя.

— Вот как! Но я вас нашел не в раю, а в лесу.

— А где та женщина… Или мне показалось?

— Нет, нет, она есть в самом деле. Сейчас я позову.

Он вышел и вернулся вместе с Лиззи. Ее лицо сияло.

— Она звала меня? Меня? — радостно восклицала женщина. — Я здесь, фрейлейн. Что вам угодно?

Маша улыбнулась ей.

А Лиззи вдруг повернулась к Фихтеру и строгим голосом сказала:

— Вам лучше идти, Фихтер. Пора отдыхать. Я побуду с девочкой, не волнуйтесь. Спокойной ночи, герр профессор. Приберегите свои вопросы до утра.

Беглецы метались по лесу, как затравленные звери. Опомнившись от первого испуга, гитлеровцы бросились в погоню. Лес и горы наполнились солдатами, послышалась трескотня автоматов.

Майор Габеманн, взбешенный всем случившимся, взял на себя руководство карателями. Он лично просмотрел тела убитых заключенных. Ильина среди них не оказалось. Черт бы его побрал! Уж лучше бы его тут прикончили!…

Фон Ботцки печально вздохнул, выслушав сообщение майора.

— Значит, сбежал?

— Вероятно, так, господин полковник…

— Что же вы думаете делать, Габеманн?

— Искать, господин полковник.

— Так ищите, майор, действуйте, не стойте в моем кабинете, прошу вас… — В голосе фон Ботцки слышалось раздражение.

— Примем все меры, уверяю…

Беглецы метались в лесу. Их брали в кольцо. Они слышали выстрелы и справа, и слева, и впереди, и сзади. Что делать дальше? Куда идти?

Сперва заключенные двигались большой шумной толпой. Потом толпа стала редеть. Отставали слабые. Уходили в стороны группы, надеявшиеся пробиться своими силами. Когда рядом с Кобленцем оставалось человек десять, Ильин вдруг увидел Терещенко.

— И ты здесь? — с угрозой в голосе спросил он.

— Я ведь тоже был в лагере. И тоже… Меня посадили в один день с тобой.

— Дослужился, негодяй!

Больше Ильин с ним не разговаривал. И тем не менее Ион Петрович старался держаться ближе к своему старому другу, хотя и боялся его. У обоих было по пистолету.

Им удалось проскочить один заслон и уйти от карателей. Голодные, оборванные, они кружили по лесу всю ночь, а утром увидели перед собой домики какого-то местечка.

Кобленц подошел к Ильину и сказал:

— Надо расставаться, Ильин. Мы пойдем на запад. А вы пробирайтесь на юг, к границам Австрии или Швейцарии.

— Куда вы пойдете?

— Будем искать своих в городе.

— Но ваша одежда…

— Мы найдем другую. Пошли.

Ильин, Кобленц и еще один товарищ смело вышли из леса и приблизились к крайнему дому. Кобленц постучал.

Дверь распахнулась. Пожилая немка ахнула и в ужасе отшатнулась.

— Не бойтесь, — сказал Кобленц. — Ничего плохого мы вам не сделаем.

— Русиш? — тихо спросила хозяйка.

— Нет. Немцы. Из лагеря. Мы просим у вас одежду, фрау. Дайте нам что-нибудь.

Немка залилась слезами, полезла в сундук и, всхлипывая, рассказала о своем горе. У нее убили мужа и братьев. Вот их одежда. Зачем она ей? Пусть берут. И что за проклятая война! Одни гибнут на фронте, другие в. тюрьме. Скорее бы конец этому аду!

Она накормила нежданных гостей, отдала им всю одежду и, не переставая плакать, осторожно проводила огородами в лес, не забыв рассказать, где опасно и где можно встретить полицию.

— Немцы стали думать. Они, наконец, начали рассуждать и делать выводы, — задумчиво сказал Кобленц, шагая рядом с Ильиным. — А все вы, русские…

Беглецы переоделись. Кобленц и еще два товарища пожали Ильину руку и пошли в сторону.

— Мы еще встретимся, друг, — убежденно сказал Кобленц на прощанье.

Ильин и семь русских пленных пошли на юг.

Ночью они натолкнулись на новый заслон, вызвали стрельбу и бросились назад. Шли всю ночь, а утром произошла еще одна встреча, на этот раз с человеком, которого Ильин никак не ожидал больше встретить.

Старый его знакомый, лейтенант Райнкопф, убежал из лагеря при первом же выстреле. Будучи человеком далеко не храброго десятка, он сразу понял, чем пахнет для него восстание заключенных. Целый день он просидел в густых зарослях можжевельника и тут обнаружил недалеко от своего убежища еще одного охранника. Они стали думать о том, как же им теперь возвратиться на службу, и пришли к выводу, что лучше всего сделать так, будто они бросились в погоню. Но для убедительности им нужно обязательно привести кого-нибудь из беглецов.

Они подались в лес, долго блуждали и, уже когда совсем отчаялись встретить жертву, оказались лицом к лицу с группой Ильина.

Первым заметил офицера и охранника Терещенко. Сердце у него испуганно замерло; он хотел крикнуть товарищам, но язык не слушался. Он даже забыл, что у него в руках пистолет, ужас охватил его. Он вдруг страшно закричал и, подняв руки, бросился навстречу Райнкопфу. Охранник дал очередь из автомата. Терещенко свалился, как подрезанный. А сам охранник, увидев группу заключенных, шарахнулся в кусты, предоставив своему офицеру выкручиваться из создавшегося положения.

Лейтенант какую-нибудь секунду стоял с пистолетом в руке, не решаясь стрелять. Ему тоже было страшно. И вдруг он увидел перед собой знакомое лицо.

— Ильин! — на весь лес крикнул он и нажал спусковой крючок.

Пистолет подскочил в его дрогнувшей руке, пуля впилась в ствол дерева рядом с Ильиным. Второго выстрела он сделать не успел. Ильин поднял пистолет. Гестаповец выронил оружие и ничком упал на траву.