Многие из этих камергеров были евнухами; к этой социальной группе часто благоволили античные монархи из-за того, что евнухи были свободны от сексуальных претензий и наследственных амбиций, которые могли ослабить их преданность трону. При Феодосии I за принадлежность к евнухам надо было платить. Но нападки на евнухов из-за их могущества были традиционны, и при Валентиниане III они достигли апофеоза. Высокое положение евнухов и их влияние на императоров углубило пропасть между двором и окружающим миром. Особенно скандальным было событие, когда один такой евнух по имени Евтропий стал главным советником и военачальником императора Аркадия в Восточной империи. Поэт Клодиан обрушился с яростной бранью на такое развитие событий, указывая, что даже варвары никогда не назначали евнуха консулом и главнокомандующим.

Двор был всегда там, где находился император. Вплоть до смерти Феодосия I во время многочисленных войн двор размещался у поля боя и проводил жизнь, бесконечно путешествуя от одного конца Империи до другого. Императоры часто останавливались в Тревери (Трир) у германской границы, либо у Сирии, вблизи дунайского фронта. Когда они находились в Италии, то обычно размещались не в Риме, расположение которого географически было неудобным, он отстоял от многочисленных фронтов, а в Медиолане (Милан), где пребывала штаб-квартира императора.

Однако в 402 г. Гонорий, находясь в этом городе, получил жестокий удар. Во время вторжения Алариха в Италию молодой император был на время осажден в стенах Медиолана и оказался на опасно близком расстоянии от вражеских отрядов варваров. Поэтому он вскоре принял решение переместить правительство Западной империи в Равенну на восточном побережье Италии. Он выбрал Равенну, поскольку она была практически недоступна для захватчиков по суше, ее почти полностью окружали водные преграды и болота. С другой стороны, она находилась рядом с Адриатическим морем (ныне — в нескольких милях), так что с коммуникациями все было в порядке.

Преимущества Равенны были чисто стратегическими. Здесь не было никаких природных красот, и даже не было воды, пригодной для питья. Хотя император Юлий Непот персонифицировал эту местность в качестве богини на своих монетах, Сидоний заявлял, что «движение судов взбалтывает грязные осадки в каналах, а медленное течение загрязняется шестами гребцов на баржах, достающих до придонных слоев ила». Тем не менее по указанию сводной сестры Гонория Пласидии была построена блестящая столица, особенно выделявшаяся украшенными разнообразной мозаикой интерьерами церквей и мавзолеев.

Многие здания в Равенне сохранились до наших дней с того периода после падения Западной империи, когда германцы и византийцы правили городом по очереди. Но здесь есть и здания большой красоты, принадлежащие эпохе последних императоров Запада. Одним из них является мавзолей крестообразной формы с интерьером, украшенным голубой мозаикой, — местом захоронения либо Пласидии, либо ее мужа — Констанция III. Там же имеется и сооружение в виде восьмигранника, известное под названием Баптистерий Ортодскса, а иногда описываемое как Баптистерий Неона в связи с тем, что оно было украшено архиепископом Неоном в середине пятого века, а может быть несколькими десятилетиями ранее.

Где бы они ни были, императоры стремились отделиться от внешнего мира роскошным двором и тщательно отработанной пышностью церемоний. В Константинополе, например, в 400 г. Синесий укорял своего правителя за изоляцию от людей под покровом пышности. «Ты скрываешься в своих апартаментах, — говорил он, — а люди должны поверить, что ты тоже живой человек!» И продолжал настаивать на разрыве с дворцовой кликой и всеми ее пустопорожними церемониалами. Его критику в еще большей мере можно было отнести к Равенне, географическое положение которой способствовало изоляции. Языческий историк Зосим обрисовал резкий контраст между руинами Италии, беззащитной жертвы вестготов, и императорским двором в Равенне, который продолжал заниматься своими ритуальными церемониями и интригами, как бы погрузившись в игру привидений.

После того, как Равенна стала столицей, императоры Запада, за редкими исключениями, не покидали ее даже для того, чтобы возглавить армию Рима во время войн. Гонорий оставался здесь в безопасном уединении, так же поступал Валентиниан III. Последний иногда посещал Рим, чтобы полюбоваться его роскошью. Некоторые из его преемников останавливались здесь на время. Но в большинстве случаев правители предпочитали оставаться в тени Равенны, ведя праздный образ жизни в полной изоляции от жестоких реалий усыхающей Империи.

Их основные или даже единственные контакты с миром осуществлялись через придворных. Многочисленные речи, которые эти люди произносили во хвалу своих господ, оставили нам отвратительные примеры раболепства. Валентиниана I, Валенса и Грациана часто сравнивали со Святой Троицей. Одним из наиболее отталкивающих льстецов был поэт Осоний, чьи излияния в честь введения Грациана в должность консула представляли ничем не примечательную личность молодого императора в смехотворно неузнаваемом виде.

…Мой милостивый император, мое сознание запечатлело чудесный образ твоего самого обожаемого величества. Так же и двор твой, который был таким грозным, когда ты взошел на трон, и который ты сделал таким милым. То же форум и базилики, в которых раньше звучало эхо легального предпринимательства, а теперь слышны только здравицы в твою честь, поскольку под твоим руководством вся их собственность находится в полной безопасности. То же и сенат, так счастливый в издании постановлений в твою честь, а ранее такой мрачный и обеспокоенный многочисленными жалобами. То же и в обществе, где сплошная череда сияющих лиц не нарушается видом хоть одного недовольного.

То же и с обстановкой в твоем доме — ложе, предназначенное для твоего отдыха, становящееся все более удобным, когда мы говорим о твоих заслугах; сон, который стирает все и в то же время предоставляет нашему внимательному взгляду твой образ!

Другим ужасным льстецом был Клодиан, предсказавший ничем не выделявшимся сыновьям Феодосия I, что им суждено сравняться со Сципионом, Метеллом и Камиллом — героями старины. Его повторы о несуществующих заслугах мальчишки Гонория, конечно, выглядят жалкими.

…Когда доброта и суровость, в сочетании

Со спокойной непринужденностью наполняют твой величественный ум,

Никакие страхи, витающие вокруг, не пугают тебя,

Никакие новости не тревожат и не поражают тебя.

Твои знания и способности прекрасны;

Каждое твое слово дышит превосходством,

Твои ответы вызывают удивление послов;

За грузом серьезных раздумий кроется молодость.

В каждой твоей черте виден отец.

Волшебная легкость сочетается с современными манерами. Теперь на тебе каска отца;

Пикой, которую часто использовали твои предки, Ты так ловко владеешь.

Римляне сияют от радости при виде твоих достоинств.

Сколько благородной элегантности в том,

Как ты держишь щит или носишь позолоченные латы!

Эта низкая лесть легко переходила и в государственные дела. Когда Кодекс Феодосия II был представлен сенаторам в 433 г., они кричали в унисон: «Благодаря тебе мы сохраним наше достоинство, нашу собственность — все, все!» И они прокричали эти слова не единожды, а двадцать восемь раз. Но и это еще не все. Девятью годами ранее, когда эдикт, предписывавший разработку Кодекса, был зачитан в сенате — в Риме Валентинианом III, крики, восхвалявшие императора и его соратников, повторялись не менее трехсот пятидесяти двух раз. Да и в замкнутой в себе Равенне привычное подобострастие перед «драгоценными» фигурами императоров было ничуть не меньшим.