Как показали археологические раскопки, германцы, жившие вне Империи, но в контакте с ней, за исключением варварских племен, таких, как англы, саксы и юты, вторгавшихся в Британию, — в определенной степени сами нуждались в романизации. Времена им кочевой жизни уже завершились, и им была нужна земля для обработки. Подобно их соплеменникам, раньше их просочившимся в течение столетий в Империю, их самым сильным желанием было обосноваться в одной из Имперских провинций и получить свою долю ее мирного благополучия.

Когда они поселились в этих провинциях, вопросы борьбы за полную независимость от Империи в первое время вообще не возникали. Напротив, эти вновь прибывшие германцы надеялись установить какую-то форму сосуществования. Это был исключительный момент. Появились проблески нового порядка, при котором и римляне и германцы могли стать добрыми партнерами.

Римляне ранее были не в состоянии удержать германцев за пределами империи, а теперь у них не было сил вытеснить их со своих территорий. Очевидно, римские поселенцы были не в восторге от перераспределения земли. Но тем не менее Рим отчаянно нуждался в военной службе иммигрантов, а также и в сельскохозяйственных рабочих. Более того, германцы, как представители «третьего мира», вкусившего плоды имперской цивилизации, стремились только (в той мере, в какой они вообще представляли ситуацию) к добрососедским отношениям с римлянами, среди которых они поселились. Конечно, практически у них не было выбора, поскольку доля германского элемента во всем населении была относительно малой. По-видимому, насчитывалось не более 100 000 вестготов во всем их королевстве, которое раскинулось от Луары до Гибралтара. Если это так, то они составляли не более двух процентов от всего населения этого региона.

В самом конце существования Империи вестготы выступили против Рима и разграбили его. Их лидера Алариха не следует воспринимать только, как захватчика Рима. Исходно он был куда более положительной и неординарной личностью, человеком, который согласно готскому историку шестого века Иордану, стремился к образованию единого германо-романского народа. Его сын и преемник Атаулф (410—415), который женился на сводной сестре Гонория, Пласидии, сформулировал те же идеалы на языке, который остается совершенно уместным и сегодня в связи с нашими расовыми проблемами. Житель Нарбо (Нарбон-ны) рассказывал Орозию, автору Истории против язычников, что Атаулф говорил следующее:

…Начнем с того, что я горячо мечтаю стереть само имя римляне и преобразовать Римскую империю в Готическую империю. Романия, как ее обычно называют, должна стать Готией, а Атаулф должен заменить Цезаря Августа. Но давний опыт учит меня, что неуправляемое варварство готов несовместимо с законами.

Без законов нет государства. Поэтому я решил скорее стремиться к возрождению славы Рима во всей его незыблемости и к ее умножению за счет мощи готов. Я хочу, чтобы потомки связывали с моим именем возрождение Рима, а не его разрушение.

Так что существовал прекрасный идеал, к которому явно стремились, по меньшей мере, некоторые лидеры германцев. Их практические возможности проанализировал Иосиф Фогг в своей книге Упадок Рима, изданной в 1967 годе.

…Вестготы и бургунды были «постояльцами» в римских провинциях и как таковые всецело зависели от земельных установлений. Численное меньшинство чужеродцев само по себе являлось поводом для достижения согласия с местным населением. Этим германским меньшинствам было трудно устоять против давления Рима.

Более того, солидарность германцев в какой-то степени нарушалась из-за их собственной общественной организации. У вестготов были верхний и нижний слои общества, каждый живший по собственным законам, а бургунды были разбиты на три слоя — высший, средний и низший.

На таком шатком фундаменте два народа стремились построить государство, которое бы включало и германцев и римлян, два разнородных элемента, обязанных жить бок о бок и при этом сохранять свою идентичность.

Наиболее важной связью, скреплявшей их, был [германский] монарх. Для своих римских субъектов он стал приемлемым благодаря официальным и почетным титулам, дарованным римским императором, и вымышленным родством с императорским двором. С ассамблеей германских воинов редко советовались перед принятием важных решений, а германская аристократия должна была довольствоваться службой королю.

С самого начгла римляне заняли высокое положение в центральном правительстве и при королевском дворе, с которым правительство было тесно связано. Суд лорда-канцлера сохранил свою римскую печать, структура провинциальных правительств оставалась нетронутой, и не было никаких препятствий в делах экономики. Латинский был принят в качестве административного языка, налоговую систему не изменили, а в чеканке монет следовали имперским образцам.

Но основной вопрос заключался в следующем: как собирались себя вести римляне в этом беспрецедентном эксперименте сосуществования, в котором от них требовалось разделить свои провинции и свои земли с другой расой в незнакомых условиях сотрудничества?

На высоком уровне не было недостатка во взаимных заверениях самого общего плана. Августин, указывая на то, что все мы связаны узами общего происхождения от Адама и Евы, в нужный момент воспроизводил экуменизмы св. Павла из Послания к Галатам: «Нет уже иудея, ни язычника, нет раба и ни свободного; нет мужеского пола, ни женского, ибо все вы одно во Христе Иисусе». Но, как и в давние времена, ощущалось серьезное напряжение в универсальном, многорасовом обществе Римской империи. «Мы должны пить из Рейна и из Оронта, заявлял Клодиан, — мы все один народ», а непрерывной обязанностью Рима было установление дружбы между нациями:

Она единственная, кто приняла

Побежденных в свои руки и взлелеяла

Человеческую расу как единое целое,

Обращаясь с людьми, как с детьми, а не рабами.

Она назвала их гражданами Рима

И связала дальние миры узами верности.

А христианский лирик Пруденций писал со всеми подробностями в том же всеобщем духе:

Общий закон уравнял их и

Связал одним единым именем …

Мы живем в самых разных странах,

Как сограждане одной и той же крови,

Укрывшись за стенами родного города

И объединившись в общем доме предков …

Еще одним доказательством таких настроений служат слова другого поэта, Рутилия Намациана, заявившего, что Рим правит потому, что он заслужил это право, поскольку мудро объединил всех людей под сенью закона, чтобы они жили без оков.

Не было недостатка в признаках того, что если опустить эти возвышенные рассуждения на землю, то все они будут относиться к сосуществованию с германцами. В частности, христианский историк Орозий видел большие перспективы в мире, который хотел заключить с Гонорием преемник Атаулфа Ваала. Орозий был даже готов утверждать, что настанет день, когда германские вожди станут великими королями. Более того, он заявил, что, хотя и сталкиваясь с постоянным сопротивлением и враждебностью, германцы уже начали жить дружно со своими соседями, а бургунды, например, достаточно кротки и скромны и могут поэтому относится к галло-римлянам, как к братьям.

Орозий, как и ряд других священнослужителей, стремился прийти к согласию с новыми силами и предвидел возможность будущего христианского порядка, как определенного союза между римлянами и германскими племенами, который разрешит наиболее острые проблемы. Его единоверцу, Паулину из Нолы, также казалось, что варвары, однажды обращенные на путь истины, могут стать союзниками закона и порядка.