— Разве у меня есть право в чем-то его упрекать?!

Айрин долго гладила плечи мулатки, не зная, как ее утешить. В конце концов Лила встала, расшнуровала корсет госпожи и помогла ей снять платье. После они молча легли: Айрин — на кровать, Лила — на кушетку в углу.

Айрин долго лежала без сна, потом поднялась и решила пройти на кухню. Ей хотелось пить.

Перед тем, как выйти за дверь, она тихо подошла к ложу Лилы и увидела, что мулатка спит. Айрин силилась отыскать в чертах ее лица хотя бы одну неверную линию, и не могла. Кто бы решился обидеть это наивное, прекрасное, способное на беззаветную преданность существо?!

Айрин хотелось сказать Лиле, что между ней и доктором Китингом невозможны нормальные отношения, пока она не перестанет относиться к нему, как к высшему существу, но могла ли она давать ей советы, она, та, что испытывала столь противоречивые чувства, что ей казалось, будто они вот-вот раздерут ее душу на части!

Она накинула на ночную сорочку длинную шаль и спустилась вниз. Дом спал. Поблескивали каменные плиты пола, тускло серебрились перила лестницы. Потолок тонул во тьме. За высокими окнами шевелились ветви деревьев и сиял золотой глаз луны.

Айрин заметила бледную полоску света, пробивавшуюся из-под кухонной двери. Кто там? Бесс? Едва ли кухарка, умаявшаяся за день, стала бы сидеть на кухне ночью! Или кто-то из слуг забыл погасить лампу или свечу?

Чуть поколебавшись, она толкнула дверь и вошла в помещение.

Свеча сияла во тьме пронзительной желтой точкой; в углах кухни сгустились черные тени. За столом сидел Алан. Он повернул голову, и Айрин увидела его темные глаза: они словно вбирали в себя ее лицо и фигуру, отчего ей стало не по себе.

— Это вы? — промолвил он странным чужим голосом.

— Да. Мне захотелось пить.

Айрин взяла стакан и наполнила его водой, стараясь не смотреть на Алана. Она не осмеливалась спросить, почему он здесь.

— Все прошло хорошо? Я имею в виду прием гостей и танцы.

Айрин получше закуталась в шаль и присела к столу.

— Мне кажется, я была очень неловкой, а гости смеялись над моим ирландским акцентом.

— Это не страшно. Со временем они привыкнут, а вы, в свою очередь, приспособитесь к новой жизни.

Она покачала головой.

— Думаю, я навсегда останусь чужой в этой стране.

— Почему? Я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы вы освоились на новой земле.

Айрин поднесла к губам стакан, который неожиданно показался ей очень тяжелым, сделала глоток и сказала:

— Ты ничего не знаешь обо мне, Алан. Когда мы приехали в Америку, то были вынуждены рыскать по свалкам, где собирали всякий хлам. Я жила в окружении зловонных куч, костей дохлых животных, распространявших заразу, питалась отбросами и объедками. И так — полгода. Когда мисс Сара об этом узнала, она пришла в ужас.

— Это означает только одно: мисс Сара не видит сути. Какой бы грязи ни касались ваши руки, на вашем сердце нет пятен. Я никогда не был столь откровенен ни с одним человеком. Мне вообще трудно поверить, что я сижу за одним столом с белой женщиной и она общается со мной так, будто мы на равных, — ответил Алан.

Что-то дрогнуло внутри нее и отчаянно запросилось наружу.

— Прошу тебя, Алан, давай отбросим условности! Я готова принять все, что есть в Америке, кроме рабства.

— Но оно существует, и мое самомнение сломлено. Я с самого начала играл по чужим правилам. Полагаю, отец неслучайно не дал мне свободу. В глубине души он все понимал. То, что он признавал меня своим сыном, ничего не меняло, ибо при всем желании ни он, ни я не могли изменить мое происхождение, мою внешность.

— Мне очень нравится цвет твоей кожи, — призналась Айрин.

— Разумеется, мне приятно сознавать, что вас притягивает ко мне та самая капля африканской крови, которую я всегда считал каплей яда, — сказал Алан и улыбнулся.

Глаза Айрин лихорадочно заблестели, и она с трудом вымолвила:

— Дело не только в этом.

— В вашем воспитании, а еще в том, что ваши родные, сознательно или нет, отстранили вас от своего круга, и вам ничего не оставалось, как довольствоваться обществом слуг, — заметил Алан.

— Я никогда не относилась к тебе, как к слуге.

— Знаю. Вы никогда не прикажете высечь меня за те дерзкие вещи, какие я постоянно вам говорю, И все-таки нас разделяет бездна.

Свеча догорела, но глаза Айрин сверкнули в темноте, как у кошки, и в них внезапно появилась решимость.

— Ты единственный, кому я могу довериться, и ты отталкиваешь меня! Почему?

— Потому что слишком близкое и непосредственное общение со мной может вам навредить, — сказал он, потом прикоснулся к вискам кончиками пальцев и помотал головой, словно желая избавиться от наваждения или боли. — Я не отталкиваю вас, я… пытаюсь убежать от самого себя.

Айрин встала. Она была так сильно взволнована, что ей не пришло в голову задуматься над смыслом его последних слов.

— Послушай, Алан! Сейчас я скажу тебе правду о себе, такую правду, какая мгновенно опустит меня намного ниже тебя! Знаешь ли ты, как я добыла билет в Америку?! У меня не хватало денег, а потом и те, что были, украл какой-то человек. Я не знала, что делать, куда идти, боялась ночевать на улице. Некая миссис Биглер охотилась за такими, как я. Я согласилась с ней пойти, и она привела меня в дом, где женщины продают свое тело мужчинам. Я отдала себя за семь фунтов. Мне было плохо, и я страдала. Но я не знала, как сильно буду страдать потом. — Она посмотрела в его огромные глаза и неподвижное лицо и добавила с потрясающей искренностью и неизбывным трагизмом: — Я не знала никого, кто помог бы мне избавиться от этого, ничего, что заставило бы меня забыть о том, что случилось! Но когда появился ты, я почувствовала, что смогу перешагнуть через это и жить дальше. Наши прогулки, разговоры… все это сделало меня счастливой.

Умолкнув, она со страхом ждала, что он сделает или скажет.

Алан опустился на колени, бережно обхватил ее тело руками и промолвил:

— Я обещал, что всегда буду рядом. Просто я боюсь того, к чему это может привести. Можно долго скрывать ненависть, но не… любовь.

Она видела жаркий огонь в его глазах, и ей стало трудно дышать.

— Это… правда?

— Самая безумная правда, какая существует на свете.

Алан встал, и Айрин увидела его таким, каким он был на самом деле, сбросившим маску раба и слуги. И она наконец смогла открыть правду своего сердца, правду, которая жгла ее изнутри вот уже много дней:

— Я тоже тебя люблю.

Он осторожно обнял ее и прижал ее голову к своему плечу. В его объятиях было столько спокойствия и уверенности, что Айрин захотелось плакать от счастья.

— Я понял это, хотя не сразу сумел поверить. Прости, что вынудил тебя сделать признание. Я рад, что сумел хоть чем-то тебе помочь. Главное, что ты выжила, что ты оказалась здесь, что мы смогли сказать друг другу то, что сказали. Остальное забудется. Просто мысленно переверни эту страницу и никогда в нее не заглядывай.

— Для тебя это… неважно?

— Для меня важна только ты. Такая, какая есть.

Алан запустил пальцы в ее распущенные светлые волосы, а потом приблизил губы к ее губам.

Айрин замерла. Он целовал ее не страстно и жадно, а осторожно и нежно, будто прикасался не к женским губам, а к лепесткам хрупкого цветка. Айрин испытала то потрясающее ощущение, когда кажется, будто освобождаешься и улетаешь на небеса, и вместе с тем осознала власть и тяжесть собственной плоти.

Она осторожно дотронулась до его восхитительно нежной и гладкой кожи. Его волосы были шелковистыми и мягкими, как у ребенка. В его больших карих глазах отражалась любовь, они заглядывали в ее душу.

— Я боюсь того, что нас ждет, — сказал Алан. — Обитатели Темры не слепые. На нас и без того косятся из-за того, что мы без конца где-то пропадаем вдвоем.

— Саре это выгодно. Она старается меня не замечать. Юджина подолгу не бывает дома. Мистер Уильям много времени проводит в своем кабинете.