Доктор Брин любил свою работу, но к пациентам относился, как к подопытным животным, чье поведение подтверждало или не подтверждало то, о чем написано в научных трудах. Если да, он был удовлетворен, если нет, это вызывало его неудовольствие. Являясь приверженцем определенных теорий, он раздражался, когда больные невольно пытались опровергнуть то или иное учение.

Вскоре Руби заскучала. Здесь было нечего красть, к тому же пребывать среди душевнобольных, многие из которых были весьма навязчивыми, оказалось нелегко. Она пыталась сбежать, но ворота запирались на замок, а прутья высокого забора были усажены острыми пиками. Мужское и женское отделения больницы разделяла глухая стена почти в два человеческих роста.

Она дважды вытаскивала у охранника ключ, и оба раза ее ловили. Самым скверным было то, что за попытку побега лишали прогулок, а блуждание по парку было едва ли не единственным развлечением Руби.

Хотя по натуре она была одиночкой, все же ей хотелось найти себе компанию. Руби стала приглядываться к соседям по палате и постепенно выделила девушку, в глубине зрачков которой сохранился какой-то печальный свет, свет приглушенного разума.

Гуляя по парку, она выглядела так, будто родилась в этом искусственном лесу, словно она — его дитя: босые ноги, мелкие веточки и листья, запутавшиеся в волосах, испачканный травой подол.

Она рассеянно созерцала окружающий мир, отчего производила впечатление не вполне разумного, но тонко чувствующего создания. Углубляясь в заросли, незнакомка не ломала кусты, не рвала цветы, не пугала птиц. Она была столь незаметна среди других больных, что казалась почти невидимкой.

Она самостоятельно одевалась и ела, спускалась по лестнице и гуляла по саду. Послушно исполняла все, что велели сестры. Наверное, она могла говорить, хотя Руби никогда не слышала ее голоса.

В конце концов Руби надоело за ней наблюдать, и она сделала то, что делала чаще всего: без колебаний пошла напролом. Улучив момент, подошла к незнакомке и спросила:

— Как тебя зовут? Меня — Руби Хоуп.

Та вздрогнула, сделала долгую паузу, после чего медленно произнесла:

— Бриджит.

От Руби не укрылись ее сомнения, и она уточнила:

— Ты уверена?

Больная пожала плечами. «Как дела у нашей Бриджит?» — обычно спрашивал доктор Брин. Ей было спокойно и уютно с этим именем, оно ее защищало, как защищает материнская рука.

Руби сверлила ее взглядом своих темных глаз, похожих на две капли чернил.

— Как ты сюда попала?

— Не знаю.

— Ты что, совсем ничего не помнишь?

Бриджит опустила голову. Она в самом деле не понимала, каким образом краски и контуры действительности растворились, исчезли, а их место заняла темная пустота. Постепенно мрак рассеялся, и она осознала себя находящейся в госпитале. Прошлое исчезло, будущего не существовало, а настоящее превратилось в унылую вечность. И все же она худо-бедно могла существовать в этом мире.

Однажды к ней явился человек из прошлого, неприглядного, безнадежного прошлого, которого она не помнила и не желала помнить, и это настолько потрясло ее и напугало, что она забилась в истерике.

Неожиданно руки Бриджит задрожали, а из глаз потекли слезы. Это заметила одна из сестер, сопровождавших больных на прогулках и следивших за их состоянием. Она быстрым шагом подошла к девушке и уверенно увлекла за собой.

Руби проводила сестру и больную подозрительным взглядом. Она знала, что персонал ее не любит: за жажду жизни, порой дерзкий, а порой блудливый взгляд, подчеркнутую легкомысленность и вульгарность. Они считали, что Руби здесь не место, в чем были несомненно правы.

Когда, возвращаясь с прогулки, Руби вновь попыталась приблизиться к больной, сестра строго сказала:

— Мисс Хоуп, не надо разговаривать с мисс О’Келли. Вы можете ее напугать.

Руби хитро улыбнулась и отошла, довольная тем, что, не прикладывая никаких усилий, узнала фамилию «Бриджит».

В столовой, поедая безвкусный, недосоленный и переваренный обед, она исподволь следила за девушкой. Та вела себя рассеянно, ела вяло, но Руби чудилось, будто Бриджит о чем-то напряженно размышляет.

Руби решила дождаться ночи. Когда обитатели палаты погрузились в забвение или сон, она забралась в кровать соседки и решительно прошептала:

— Подвинься!

Та поджала колени к груди, застыла без движения и закрыла глаза. Так было в первые месяцы ее пребывания в госпитале: ей во что бы то ни стало хотелось уйти от действительности, погрузиться в темноту собственного замкнутого пространства. И сейчас она словно хотела сказать Руби: «Я тебя не вижу, значит, тебя не существует!». Однако та бесцеремонно тряхнула Бриджит за плечо и нетерпеливо произнесла:

— Я хочу с тобой поговорить!

За окном высились темные громады корпусов госпиталя, ночное одеяние неба пестрело звездами. Тишину палаты нарушало лишь прерывистое дыхание да изредка — бессвязное бормотание больных.

Бриджит открыла глаза и столкнулась со взглядом соседки. Светлые волосы Руби в свете луны казались серебристыми, а темные глаза — куда более загадочными и глубокими, чем днем.

— Представь себе, я не помешанная. Думаю, что и ты — тоже.

— Кто ты?

Руби хихикнула.

— Обыкновенная воровка. Думаю, это давно поняли все, в том числе и доктор Брин. Просто он не хочет признавать свою ошибку. А я не желаю вновь попадать в тюрьму.

— А кто, по-твоему, я? — боязливо спросила Бриджит.

— Не думаю, что преступница. Скорее, жертва. Тебя не могли упрятать сюда какие-нибудь родственники?

— Не знаю, — с сомнением произнесла Бриджит.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помогла?

Бриджит съежилась.

— Помогла?

Руби смотрела на нее в упор.

— Да. Помогла вспомнить.

— Зачем?

— Жизнь не стоит на месте. Она не меняется только здесь. Потому все, что ты видишь в этих стенах, — обман. Разве тебе не хочется узнать, что происходит на самом деле?

— Мне здесь хорошо, — неуверенно произнесла Бриджит.

— Человеку не может быть хорошо, если он не знает правды о себе, — отрезала Руби.

— Но как узнать эту правду?

Руби стиснула одеяло в кулаке.

— Надо подумать.

Они встретили утро каждая в своей кровати, но днем старались не разлучаться. В парке Руби пробралась вглубь зарослей и легла под ветвями, меж узловатых корней, с наслаждением вдыхая запахи земли, травы и древесной коры.

— Наверное, ты не сразу решилась выйти на дневной свет? — небрежно произнесла она.

Бриджит замерла.

— Нет.

Она хорошо помнила, как лежала, сжавшись в кровати, с единственным желанием — укрыться от всех. Как впервые робко спустившись в парк, щурила глаза, словно человек, который много времени провел во тьме.

— Я придумала, — неожиданно призналась Руби и спросила: — Кстати, ты давно не видела себя в зеркале?

Она вытащила откуда-то мутный осколок и протянула Бриджит. Заглянув в него, та вздрогнула. Из зеркала глядело странное, бледное, худое создание с растрепанными, напоминавшими мочалку волосами: то ли девушка, то ли старуха. Но в глазах, пронзительно-зеленых глазах, теплилась жизнь. Бескровные губы шевельнулись, и существо ответило, то ли Руби, то ли самой Бриджит:

— Хорошо. Поступай, как считаешь нужным.

По вечерам доктор Брин обычно делал второй обход. Он редко задерживался в палатах, где содержались меланхолики, но в этот раз Руби была настроена игриво и не желала его отпускать.

Она встала и подошла к доктору, подметая пол подолом ветхого одеяния. Ее взор излучал лукавство, а на губах сияла улыбка.

— Если вы снова не пропишете мне каннабис, я впаду в такую меланхолию, какой еще не видывали стены вашего госпиталя!

Доктор принужденно засмеялся.

— Дорогая Руби! Полагаю, вы никогда не утратите способность радоваться жизни.

— Я давно ее потеряла, поскольку здесь нет никаких развлечений. Я лишена привычных удовольствий. Скажем, возможности… потанцевать. А как вы относитесь к танцам?