Я нашла его, когда уже забросила всякие поиски. Была поздняя ночь, я в одиночестве ужинала в крохотном кафе в Дириомо. Наведываясь в никарагуанский городок почти каждый год, я успела полюбить это заведение, где можно было получить тарелку бобов и чашку кофе в любое время дня и ночи.

Весь вечер я бродила по темным пустынным улочкам. Июльский дневной зной в Дириомо обжигает; спускается ночь, от домов исходит жар, и воздух пахнет спекшейся пылью. В конце концов ноги сами вынесли меня на знакомый перекресток. Если свернуть налево — вернешься в гостиницу, с жесткой койкой в номере и нерадивым вентилятором на потолке. Прямо впереди — бейсбольная площадка, где однажды местный пацан у меня на глазах до смерти забил крысу старой деревянной битой. А справа широкая дорога переходит в кривой переулок, в конце которого заманчиво маячит кафе.

В первом часу ночи я звякнула медным колокольчиком на двери. Появилась Мария — босиком, в длинной синей юбке и белой рубашке. Она словно ждала меня.

— Я тебя не разбудила, Мария?

— Нет. Милости прошу.

Это было всегдашнее наше приветствие. И всякий раз я ломала голову: неужели она и впрямь ночи напролет сидит на кухне, терпеливо поджидая клиентов, или все-таки изредка спит?

— Чем сегодня угощаешь? — спросила я, и это тоже было ритуалом, так как мы обе прекрасно знали: здешнее меню не меняется ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом.

— Nacatamal[1], — сказала она. — Está listed sola?

— Si, senora, я одна.

Мой ответ, как и меню, оставался неизменным все эти годы. И тем не менее при каждой встрече она с нескрываемой надеждой повторяла свой вопрос, словно верила, что когда-нибудь мне улыбнется удача.

В безлюдном кафе было темно и странным образом прохладно, несмотря на жарынь, плавающую снаружи. Мария указала на столик, где в плошке теплилась свеча. Я поблагодарила и села. Слышно было, как она принялась варить кофе на кухне, отделенной от обеденного зала узким проходом, завешенным куском красной ткани. Я следила за игрой света от пламени свечи на дальней стене: птица, лодка под парусом, звезда, цепочка светящихся прямоугольников… Разве такие пленительные, четкие образы могут быть всего лишь случайностью? Подобное ощущение часто охватывало меня в этом городишке, из-за него, среди прочего, я и возвращалась сюда всякий раз, как работа в кофейной компании приводила меня в Никарагуа, — ощущение, что самые немудрящие явления здесь предопределены, словно некая неведомая сила управляет и живым, и неживым миром. Дома, в Сан-Франциско, такого со мной не бывало. Неудивительно, что местные жители называют Дириомо pueblo brujo — заколдованная деревня.

Мария поставила передо мной тарелку, и тотчас на крыльце тренькнул колокольчик. Мы обе уставились на дверь, словно в ожидании чуда. Все эти годы, среди ночи ужиная у Марии в обществе фарфоровых кукол и плотоядных растений, других посетителей я не встречала.

Мария прошла к двери, приоткрыла со скрипом. Лунный луч на мгновение лег на мой столик.

— Buenas noches[2], Maria, — произнес мужской голос.

— Buenas noches.

Дверь закрылась, комната снова погрузилась в полумрак.

Незнакомец прошел мимо меня. Лицо он отвернул, но в тусклом свете, сочившемся из кухни, я заметила, что, по обыкновению очень высоких мужчин, он горбится, словно извиняясь за то, что занимает так много места. Бейсболка низко надвинута на лоб, под мышкой — книжка в твердом переплете. Он направился к угловому столику, как можно дальше от меня. Уселся спиной ко мне, стул под ним так жалобно скрипнул, что я подумала — сейчас развалится.

Мария вытащила спичку из кармана фартука, чиркнула по стене и зажгла огонек в малиновой плошке перед мужчиной. Лишь когда она удалилась на кухню за кофе для гостя, тот обернулся и глянул на меня из-под козырька кепки. В красноватом мерцающем свете был виден только слегка выдающийся подбородок, остальные черты скрывала тень.

— Привет, — сказала я.

— Добрый вечер.

— Вы американец?! — удивилась я. Иностранцев в Дириомо можно по пальцам пересчитать, а уж встретить соотечественника в этом самом кафе, глубокой ночью, — поистине чудо.

— Точно, — кивнул он и, сделав вежливый жест рукой, облокотился о стол и углубился в книгу.

Свечу он держал над страницей, и мне захотелось предостеречь: мол, читать в темноте вредно для глаз. Некоторым мужчинам вечно надо напоминать о подобных вещах. Вот и этот был явно из тех, за которыми кто-то непременно должен присматривать. Вскоре Мария принесла ему кофе. Что-то знакомое почудилось мне в том, как он подносил чашку к губам, как перелистывал страницы книги, даже в том, как благодарно кивнул Марии за салфетку и сахарницу. Я вглядывалась в его облик, гадая, не ошибаюсь ли, не вызвано ли чувство, что мы знакомы, слишком долгим моим одиноким путешествием. Однако с каждой минутой моя уверенность крепла: дело не в том, что вдали от родины все соотечественники кажутся смутно знакомыми, тут что-то личное.

Уткнувшись в свою книгу и, похоже, напрочь забыв обо мне, мужчина потягивал кофе, а я силилась вспомнить — где же мы могли встречаться, откуда я его знаю? И не просто знаю — когда-то давно нас что-то связывало. Больше всего бесило именно ощущение былой близости и полный провал в памяти. Может, я с ним спала? После смерти сестры я со многими спала. Давно это было, так давно, что уже, кажется, не со мной.

Мария принесла мне ужин. Дождавшись, когда дымящиеся банановые листья немного остынут, я сняла их и принялась за nacatamal. Я не раз пробовала воспроизвести это сочетание свинины, риса, картофеля, мяты, изюма и специй — никогда ничего не выходило. А когда пыталась выпытать рецепт у Марии, та лишь смеялась и делала вид, что не понимает.

— Вы бы попробовали nacatamal, — посоветовала я, проглотив очередной кусок.

— Что? А-а-а! Да, я поклонник здешней кухни. — Он бросил взгляд в мою сторону. — Всегда все очень вкусно, но я сыт.

Что же ему, в таком случае, здесь понадобилось среди ночи? В Дириомо мужчины, даже американцы, не рассиживают с книжками в кафе. Немного погодя, когда я вытащила кошелек, чтобы расплатиться, мужчина захлопнул книгу, несколько секунд взирал на обложку, словно собирался с духом, потом встал и подошел ко мне. Мария с порога кухни беззастенчиво наблюдала за нами. Красная занавеска была отдернута, в комнату струился мягкий свет. Мне даже пришло в голову, что Мария сама все подстроила — решила испробовать себя в роли свахи.

Мужчина стащил с головы бейсболку и держал ее в обеих руках. Спутанные волосы касались низкого потолка.

— Простите, — сказал он.

Теперь, рассмотрев его лицо вблизи — большие темные глаза и широкий рот, высокие скулы и выдающийся, заросший щетиной подбородок, — я поняла, кто это.

Я не видела его восемнадцать лет. А было время (я тогда училась в колледже), когда я думала о нем непрестанно на протяжении нескольких месяцев. Выискивала его имя в газетах, ездила взад-вперед мимо его дома на Русском холме, обедала в итальянском ресторанчике на Северном пляже[3], куда он часто захаживал, хотя от тамошних цен трещал по швам мой студенческий бюджет. Тогда мне казалось, что если следить за ним денно и нощно, можно кое-что понять — если не то, что он сотворил, то хотя бы как дошел до этого. Я не сомневалась — причина в психологической аномалии, в отсутствии некоего нравственного камертона, имеющегося у других людей.