В купе их было семеро. Семеро россиян. Из России. Поезд подъезжал ко Львову. Позади остались многие километры пути. Всё осталось в памяти. И российская граница… Пограничники жали им руки, обнимали. «Рисковые вы, шебутные!» — говорили они. И вздыхали: не знаете, на что идёте.

Украинский «нэзалэжный кордон»… Злобные враждебные взгляды. Обыск. Конфискуют пистолеты и портреты Путина. Но прикладами не бьют — боятся: русские–то пограничники — рядом, чуть что — вступятся.

И поезд въезжает в «Украину». По бокам — заброшенные без российского сырья заводы. Всюду — «жёлто–блакытные» флаги, памятники Бандере и Тарасу Шевченко.

В Днепропетровске они увидели серые колонны русскоязычного населения. Их загоняли в закрытые «телячьи» вагоны и отправляли на принудительные курсы украинского. Увидев российский вагон, один из несчастных вырвался от охранников и побежал. «Братцы! — кричал он, хватаясь за открытое окно купе, — Наши! Братушки! Не бросайте меня!». Но было поздно. Подбежали охранники. Один ударил беглеца по голове толстым томом Лэси Украинки. «Завтра шоб вывчыв Писню Тракторысткы! На памъять!» — зло крикнул он. Беднягу затолкали в кабинку с надписью «ПРОСВITA».

Россияне обомлели, поражённые жестокостью. Только сейчас они поняли весь ужас и страдания тех, кто отрезан от России.

За Винницей их загнали в одно купе. «Для вашои ж бэзопасносты» — пояснил проводник сквозь зубы. Однако верилось слабо.

И вот — город Львов, цель их путешествия.

Их семеро, они едут в отпуск.

Поезд подходит к вокзалу…

— Эх, далеко мы от Родины, — сказал топ–менеджер Михайлов, открывая бутылку «Столичной»

— Э, нет, голубчик, — засмеялся видный российский историк, профессор Деникин. — Плохо Вы историю знаете. Галичане — суть русские люди, как мы. И Россию любят. Да только забила им голову бандеровская пропаганда. А как протрезвеют от дурмана, так сами же и придут на поклон к Путину–батюшке. Прости, скажут…

— Что–то не видно, чтоб они на поклон выходили, — сказал Гундырев, глядя в окно на два ряда автоматчиков. Журналист российского телевиденья, он привык всегда говорить правду.

— А Вы, Василий, что думаете? — спросил депутат Леонов.

Василий Семёнов, стройный и статный сотрудник спецслужб, многозначительно задумался.

— Посмотрим, — вдумчиво заметил он. Во Львов он ехал со специальным заданием, хоть и претворялся туристом. Маскировка…

— Ну, вздрогнули! — произнёс Синяев, поднимая кружку водки. Популярный певец российской эстрады, он ехал во Львов с сестрой, тоже певицей.

— Вздрогнули, Колюня, — кокетливо, но целомудренно просто сказала его сестра Светлана, тоже Синяева.

Пассажиры выпили водки.

— Ну, пора на выход! — сказал Михайлов. — Прощайте, братцы!

Они обнялись и разошлись. Вокруг был чужой незнакомый город.

Отойдя от вокзала, профессор Деникин увидел исполинскую статую, маячившую над городом. Она возвышалась на горе, которую когда–то назвали Замковой. А ещё раньше — Кремлёвской. Жители соорудили там крепость — копию московского Кремля, чтобы спастись от поляков и попроситься в Россию. Ясное дело, сломали Кремль львовский–то. Да и гору переименовали. Теперь, вестимое дело, бандеровские «историки» это замалчивают. Зомбируют население…

Тем временем Гундырев не терял времени. Человек действия, он подошёл к ближайшему киоску.

— Мне, матушка, водочки, — сказал он в окошко.

Продавщица — толстая «гуцулка» в расписной «хустынке» — пронзила его злым взглядом.

— Москаль… — прошипела она.

Гундырев вынул пачку банкнот. Баба заколебалась. Уж как не «нэзалэжничают» «украинцы», а на российский–то рубль падки: крепкая валюта, надёжная.

— Тысячу рублив! — с циничной жадностью крикнула бабка.

Гундырев покорно отсчитал деньги — до торгу ли теперь! Взяв бутылку, он прочитал этикетку — старая журналистская привычка. Надпись гласила: «Львiвська горiлка». Поражённый, он ещё раз перечитал этикетку. И ещё раз. Всё было на малорусском наречии. Ни одной русской надписи! Вот она, русофобия в действии. Он не мог понять, что сделал этим людям? За что они его так не любят?

Оглянувшись, он остолбенел. Бабка что–то оживлённо говорила по рации. Поминутно неслось слово «москаль». Гундырев узнал передатчик. Такие использовались в войсках НАТО. Так вот откуда ветер дует!

Он ускорил шаг.

Семёнов действовал быстро. Через окно купе — на крышу вагона. Оттуда — на вокзал. Движения точные, размеренные. С вокзала — в ближайшую подворотню. Сбросив чекистскую форму, он переоделся. Длинные малороссийские «вуса», чуб — «осэлэдэць», шаровары и вышитая рубашка. Теперь он не будет выделяться из львовской толпы.

Идя по старинным улицам, он обдумывал детали задания. Но шум прервал размышления.

На площади, подле памятника «пророку» Шевченко, детвора играла в футбол человеческой головой. Он узнал эту голову: Михайлов, топ–менеджер. Ещё 15 минут назад они пили водку… Но что же случилось?

В толпе старый малорос в форме бандеровца описывал происшествие любопытным. Семёнов призвал на помощь знания малороссийского наречия, освоенные в Центре. И — всё понял…

К Михайлову подошла группа мужчин и спросила, как «по–украински» пуговица. А он им: «Да вы что, братишки? Опять за свою хохляцкую мову? Нет, чтоб приветить старшего брата». Но изверги не поняли простой, человеческой речи…

А голову детям дали, чтоб учились играть в футбол. Тоже националистическая пропаганда: каждый «украинец» должен быть сильным. Они тут поклоняются нацистам из «Динамо–Киев» — вспомнил Семёнов.

За годы службы ему часто доводилось терять друзей. Вот и недавно бандеровцы задушили варениками Витьку Малышева, резидента в Полтаве. Но там гиб солдат, защитник. А тут?

И ведь знал он, точно знал. Стань Михайлов на колени, попроси пощады — может, и не убили б националисты. Ну заковали б в цепи, ну в яму бросили б… Но он знал также, что это невозможно. Не станет русский топ–менеджер на колени. Никогда. Это так же невозможно, как и представить, чтоб российский журналист солгал.

Семёнов глотнул водки и пошёл прочь.

Дома старинные, красивые. И от этой красоты Колюне со Светой захотелось петь. Радостный — как, бывало, на сцене — Коля ударил по струнам балалайки. «Эх, ва–аленки, валенки! Не подшиты стареньки!» — запели они хором.

На мгновение площадь притихла.

— Москали! — заплакал ребёнок.

— Москали!! — подхватила женщина в «хустынке» и «вышиванке».

— МОСКАЛИ!!! — заревела толпа.

Артистов окружили.

— Повисымо москалив! — кричали одни.

— Розирвэмо их на части! — возражали другие.

— Ни, спалымо жывымы! — горланили третьи.

Глаза у всех были налиты кровью.

— Тыхо! — раздался властный голос.

Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, на площадь вышел грузный человек в форме эсэсовца «Галычына». «Отар, Отар идэ», — зашептали малоросы.

Отар оценивающе посмотрел на россиян.

— Трэба прынесты их в жертву нашему учытелю, — сказал он, указывая на «замковую» гору. На горе возвышался гигантский памятник Стэпану Бандэре.

Беснующуяся толпа замахала «Заповитами» Тараса Шевченко. Колюню и Свету связали и уволокли.

А тем временем Леонов искал улицу Лермонтова. Российский депутат, он любил великого поэта и всегда ему поклонялся. Но карта города, видимо, устарела. Вместо улицы Лермонтова он всё время попадал на «вулыцю» Джохара Дудаева. Рядом должна быть улица Кутузова. Но вместо неё — «провулок» Наполеона. Неужели… Страшная догадка осенила Леонова. Переименовали! Лермонтова переименовали и Кутузова. Конечно, Дудаев с Наполеоном для них «свои». Ведь эти два врага были «украинцами».