— Какое расточительство! — воскликнул он, указывая на воронки. — Не пожалели бомб на эту равнину!

— Да уж, война — дорогостоящее удовольствие, и денег на нее не жалеют, — откликнулся ефрейтор Томомура.

Говорили они достаточно громко, и их услышал со второго грузовика ординарец Уэда, а значит, и командир Юити Окадзаки, который сидел в кабине.

Юити, которого прозвали «кланяющимся востоку командиром» за то, что он по любому поводу отбивал поклоны, повернувшись в ту сторону, где в Токио находился императорский дворец, выскочил из кабины и завопил:

— Ефрейтор Томомура, ко мне!

Потом, видно, передумал, подошел к первому грузовику и потребовал, чтобы откинули задний борт. Юити влез на грузовик и поднял за собой борт, придерживая его рукой.

— Ефрейтор Томомура, ко мне, — приказал он.

— Слушаюсь, — ответил Томомура и стал с трудом пробираться через битком набитый солдатами кузов.

— Повтори, о чем ты только что говорил, — потребовал Юити, сверля его взглядом.

— Я сказал: дорогостоящее удовольствие.

— И это все? Ну-ка повтори со всеми подробностями.

— Ефрейтор Окая сказал, что враг слишком щедро бросает бомбы. И я ответил, что война — дорогостоящее удовольствие.

— Болван! — завопил Юити и отвесил Томомура пощечину, потом другую.

Когда он собирался ударить Томомура в третий раз, шофер, не зная, что происходит позади, включил газ, и грузовик тронулся с места. Юити покачнулся и, теряя равновесие, оперся о борт. Незакрепленный борт откинулся, Юити инстинктивно ухватился за Томомура и, увлекая его за собой, вывалился из машины и через перила моста полетел вниз. К несчастью, оба ударились о торчавшую из воды железобетонную опору. Причем Юити чудом зацепился за нее и повис, а Томомура свалился и исчез под водой. Все это произошло в течение считанных секунд.

Первым опомнился прапорщик Ёкота и в чем был прыгнул в воду.

— Унтер Футода, — закричал он, — возьмите нескольких солдат и следуйте за мной. Надо отыскать ефрейтора Томомура.

Уэда тоже прыгнул в воду. Река была мелкая, воды только по пояс, но илистое дно засасывало ноги в тяжелых солдатских ботинках и сильно затрудняло поиски. Вскоре подоспели санитары, обосновавшиеся выше по реке.

— Командир, командир! Вы меня слышите? — кричал над ухом Юити подобравшийся к торчавшей из воды опоре прапорщик Ёкота. Юити лежал лицом вверх, глаза его были закрыты, из уха текла тонкая струйка крови.

Подобравшийся к Юити санитар стал щупать у него пульс.

— Все в порядке, командир жив, — сказал он.

— Вы уверены? — переспросил прапорщик.

— Так точно, жив, — подтвердил санитар.

Саперы сколотили несколько досок, подвели этот импровизированный плот к обломкам опоры, на которой повис Юити, перенесли его на носилки и доставили на берег.

Группа солдат, занятая поисками Томомура, нагишом прочесывала реку, медленно спускаясь вниз по течению. Все видели, что, падая в реку, Томомура ударился головой о бетонную опору и, наверное, сразу же потерял сознание. Один из санитаров предположил, что Томомура так и умер, не приходя в сознание, и лишь благодаря этому избежал мучительной смерти в воде от удушья. Его труп отыскать не удалось. Недешево обошлась Томомура сказанная им фраза «война — дорогостоящее удовольствие»: он получил две пощечины и погиб в мутных водах реки, даже название которой было ему неизвестно.

Командир отряда выжил. Он пришел в себя, но все время мучительно вздыхал. Скорее это были даже не вздохи, а тихие стоны. На грузовике командира везти было опасно, поэтому решили доставить его в полевой госпиталь на носилках.

Ефрейтор Окая воткнул в землю на берегу реки несколько веток каучукового дерева, условно обозначив ими могилу Томомура. Этот самый Окая как раз и начал разговор о расточительности войны — и вот что из этого получилось. Он сам признал, что в некоторой степени виновен в случившемся, как и водитель, стронувший грузовик без предупреждения. Окая не назвал главного виновника, но всем и так было ясно, что основная доля вины ложится на командира, который, падая с грузовика, потянул за собой Томомура.

По приказу прапорщика солдаты отряда выстроились перед воткнутыми в землю ветками каучукового дерева. Прапорщик выхватил боевую саблю из ножен и сказал: «Почтим молчанием душу усопшего ефрейтора Томомура».

При жизни Томомура отличался медлительностью. С детства был боязлив и нерешителен, всячески избегал спортивных занятий в школе. У него была толстая нижняя губа и остренький длинный подбородок. Чтобы скрыть его, Томомура отрастил жидкую козлиную бородку, которую имел привычку пощипывать после переклички, когда отдавали команду «вольно». И все же, несмотря на свою медлительность, Томомура умел на удивление ловко ловить наполовину одичавших малайских петухов, которые бродили без всякого присмотра среди каучуковых плантаций. Он обладал способностью подманивать даже тех петухов, которые от страха залетали в малайские дома на высоких сваях. Причем ловил он их исключительно для того, чтобы угостить солдат своего отделения жареной курятиной. Для других он этого ни за что бы не сделал. Такой уж был у него своенравный характер. Однажды повар попросил Томомура поймать трех-четырех бойцовых петухов, чтобы устроить петушиный бой. Дело было в Куала-Лумпуре. Как раз в тот день «кланяющийся востоку командир» получил приказ о присвоении ему звания лейтенанта, и в командирской палатке собрались младшие офицеры, чтобы отпраздновать это событие.

— Знаю я их, они сначала будут развлекаться петушиным боем, а потом господин лейтенант и его дружки-офицеры сожрут бойцовых петухов, чтобы отметить повышение. Нет, не по душе мне все это, и ловить петухов для него я не стану, — отрезал Томомура.

Повар сообщил об отказе прапорщику Ёкота, тот ни слова не сказал знаменитому ловцу петухов, а донес командиру.

Но командир принадлежал к тому типу людей, которые по мелочам не дают волю чувствам. Поэтому он сделал вид, будто не обратил никакого внимания на донос прапорщика. Да и время для доноса тот выбрал неподходящее: ведь командир только что узнал о своем повышении. И вряд ли он надавал бы Томомура пощечин лишь потому, что оказался злопамятен и не забыл случай с бойцовыми петухами. Другое дело — как расценили поступок командира солдаты, которые находились рядом и стали свидетелями случившегося.

Пока командира несли на носилках к полевому госпиталю, он, словно в бреду, то и дело повторял: «Эй, откиньте задний борт! Ефрейтор Томомура, ко мне!» При этом он мучительно протягивал руки, пытаясь скрюченными пальцами ухватиться за ветки каучукового дерева, подвязанные к носилкам, чтобы прикрыть командира от палящего солнца. Санитары, несшие Юити, забеспокоились, не начинается ли у него лихорадка. Тогда ординарец Уэда смочил водой полотенце и положил командиру на лоб. Полевой госпиталь находился в частном доме европейского типа, расположенном в пальмовой роще. За оградой бродил малаец, который подравнивал серпом кусты вьющихся китайских роз. Левую руку он держал на пояснице, а правой, словно у него в руке был не серп, а теннисная ракетка, равномерными взмахами срезал лишние плети. Санитары миновали решетчатые ворота и по тенистой аллее пошли ко входу в дом. Юити, словно бросая вызов и этой тенистой аллее, и царившей вокруг тишине, протянул к небу скрюченные пальцы и завопил: «Эй, опустите задний борт!»

Командира бережно перенесли на операционный стол. Бросив взгляд на Юити, на его рубашку с отложным воротничком и черные сапоги, в которые были заправлены брюки, военврач раздраженно спросил у ординарца Уэда:

— Почему не сняли сапоги?

— Разрешите доложить: у командира, должно быть, перелом левой ноги, и мы не решились причинить ему боль.

— Но правый-то сапог вы могли снять? О чем только думают эти санитары?

Уэда поспешно стащил с командира правый сапог и передал санитару, стоявшему у носилок.

— Вот видишь, ничего в этом сложного нет, — сердито заметил военврач.