Особенно гневается Никон, однажды уже уходивший из Киева от княжеских беззаконий; сейчас он тоже не желает повиноваться братьям-победителям и снова уходит в Тьмутаракань. Феодосий же отказывается явиться на пир к Святославу и Всеволоду, а в письме сравнивает нового князя с Каином, убившим своего брата Авеля.

Святослав «яко лев рыкнул на праведного» и намеревался заточить Феодосия в темницу.

Феодосий отвечал: «Много радуюсь я о том, и нет для меня ничего блаженней в этой жизни, как быть изгнанным ради правды. Разве смутит меня лишение богатств и имени и опечалит меня расставание с детьми? Ничего из этого не внесли мы с собой в этот мир, но родились нагими, и так же надо нам нагими отойти из этого мира. Поэтому я готов или на заточение или на смерть».

Алеша Шахматов думает: «Говорилось ли так на самом деле, или Нестор, сочиняя «Житие», сочинил и Феодосиеву речь? Какие-то столкновения происходили, конечно. Монастырь был еще довольно независим».

Святослав не решается поднять руку на Феодосия и пробует, по примеру своего предшественника, приручить суровую братию щедростью и лаской. Если Изяслав дал средства для постройки деревянной церкви, то новый князь приказывает воздвигнуть над пещерами каменный собор.

Примирение подвигается медленно… После посещения монастыря Святославом стал и Феодосий заезжать на княжеский двор. Но и там он часто при всех вспоминал изгнанного Изяслава. Лишь много позже согласился поминать в молитвах имя Святослава, и то после Изяслава.

В это время юный Нестор появляется в монастыре. Наверное, он знал, куда идет, ведь не раз слышал про обитель, еще довольно независимую от властей и высоко ценившую мысль, слово и книгу…

Тихо поскрипывает перо. Гимназист Шахматов переписывает «Житие Феодосия», написанное Нестором. Попутно заглядывает в том летописи, как говорят, написанной тем же Нестором.

То ли тишина вечернего зала, то ли что-то другое, но рождается вдруг странное чувство: здесь, среди этих древних строк, заключена тайна, которую он откроет. Так некоторые люди, обладающие особенным даром, ощущают в пустыне воду сквозь толщу песков.

— Успокойтесь, милостивый государь! — бормочет Шахматов по адресу Шахматова. — Сии строчки до вас тщательно просматривали люди, по чьим книгам вы изволите учиться… Карамзин, Соловьев, Погодин, Бантыш-Камеяский, Миллер, Фортунатов.

— Да, конечно, но ведь они ничего толком не доказали, — снова искушает Шахматов Шахматова…

Оба Шахматова снова углубляются в строчки «Жития» и видят давно прошедшее.

В обители — уже более сотни монахов. Строгий устав предписывает «как совершать службы церковные и как класть поклоны, как читать, как стоять в церкви, и весь порядок церковный, и поведение во время трапезы, и в какие дни что есть…»

Читать, переписывать, сшивать книги считается делом полезным, богоугодным и для черноризца, и для игумена. «Часто, когда Никон сшивал и скреплял книги, будучи чрезвычайно искусен в этом деле, Феодосий прял для него веревки».

Юный Нестор может найти в монастыре греческие хроники и болгарские сказания, жития святых и древние повести, «Историю иудейской войны» Иосифа Флавия и «Слово о законе и благодати» Илариона. Чтение и размышление здесь поощряется. Поэтому довольно скоро молодого черноризца возводят в диаконское звание, за ним признают право писать самому…

Чего только не узнаешь, живя в монастыре, с кем не встретишься!

Монашеская братия собралась из разных краев. Родина Феодосия — Курск, Никон бывал в Тьмутаракани. Старец Иеремия, которому около ста лет, может рассказать про князя Владимира и крещение Руси. Несколько монахов провели молодость в княжеских и боярских теремах, участвовали в битвах, а инок Аре-фа — из купцов, в келье прячет богатства: «Дьявол силен!»

Проходят нищие, богомольцы, странники, приносят вести с других концов страны, сказания, песни, легенды…

Слава и влияние монастыря растут. Все чаще в гостях — дружинники, бояре. Заезжает за благословением и князь. На подарки не скупятся: «Приносили ему (Феодосию) нечто малое от имений своих, другие же села давали на попечение…» Боярин Иоанн прислал на трех возах «хлеб, сыр, рыбу, пшено, мед». Несколько выходцев из обители стали игуменами и епископами в разных краях. За двадцать лет до того печерская братия жила бедно; над головой был потолок пещеры. Теперь иное дело. «Нечего предложить братии на ядь», — жалуется однажды келарь. Феодосий распоряжается — сварить пшеницу с медом. «Пшеница с медом» — это уж худшая еда, это уж когда «нечего предложить на ядь».

К вечеру обычно возвращаются монахи, уезжавшие с разными поручениями. Одни продали на рынке соль, добываемую с монастырской земли, Закупили игл, лопат, топоров да заодно услыхали городские новости.

Другие приходят из монастырской деревни с молоком, мясом, овощами. Рассказывают, как по просьбе крестьян «изгоняли из хлевины беса». В этот час в обители много народу, своих и гостей…

Особенно частый гость — старый Ян Вышатич. Ян — важное лицо; сейчас он воевода, тысяцкий в Киеве, но прежде конно и пешно, с мечом и щитом, обошел почти всю страну. Бывал и в южной Тьмутаракани, и в северном Белоозере, служил в Чернигове, воевал у Полоцка. Половецкие набеги и княжеские усобицы знакомы ему не по рассказам: летопись битв рубцами написана на его теле.

На столе — угощение, и вокруг Яна рассаживаются его старые, лучшие друзья — Феодосий, Никон, Иван, Иаков. Где-то тут и молодой Нестор. Все готовы слушать. Ян — прекрасный рассказчик…

Наступает вечер. Время сна. Но и в эти часы не утихают «мирские страсти». Игумен делает обход, прислушиваясь около каждой кельи. «Ежели, подходя к двери, Феодосий слышал молитву замкнутого за ней черноризца, он радовался душой». Но бывало, он слышал, «что в келье сошлись два-три и ведут беседу. Тогда Феодосий ударял рукой в дверь и смущенно удалялся, а на другой день отчитывал провинившихся». Игумен же Никон был позлее, не пренебрегал и палкой.

О чем же шепчутся ночью в полутемных кельях?

Некоторые сплетничают от скуки, особенно молодые, которым не по себе в мрачной тишине. Иные отводят душу, делясь обидами. Монах читает собравшимся письмо от старого монастырского друга, несколько лет назад поставленного в епископы. Все слушают и в то же время улавливают каждое движение за дверью.

«Не приходи в сильное раздражение, — пишет епископ, — не ходи из кельи в келью, возбуждая братию против начальства дерзкими словами. Все это дьявольское наваждение…»

— Хорошо ему поучать! — замечает один из слушателей. — Сытый голодного не разумеет.

— Обождите! — шепчет хозяин письма. — Дальше и об этом сказано: «У меня, грешного, по чину епископа, много городов и сел, и со всей той земли получаю я десятину; но — совесть порукой — поистине говорю тебе, что всю эту славу и честь сменил бы я в прах и работал бы в повиновении игумену святой Печерской лавры…»

В то время, когда постригается в монахи Нестор, рознь среди черноризцев нарастает. Летописец неохотно выносит сор из избы. Однако кое-где истина выступает наружу, и тогда в рассказы о примерных постниках и мучениках вкрапливаются и другие картины.

Феодосий перед кончиной объявляет собравшейся братии, что назначает своим преемником некоего Иакова. Казалось бы, монахи, только что клявшиеся умирающему: «Кого пожелаешь, тот нам и будет отец и игумен и будем слушаться его, как тебя», — казалось бы, эти монахи возрадуются, с восторгом примут нового игумена. Но нет! Иноки вдруг заупрямились: «Иаков постригался не в Печере, а пришел со стороны. Пусть будет кто-либо из своих!» Несколько озадаченный и разгневанный таким поворотом дела, Феодосий предлагает Стефана. О дальнейшем Нестор стыдливо умалчивает. Но из патерика видно, что через 4 года Стефана выгнали из монастыря (по причинам неясным) и посадили игуменом Никона, в ту пору вернувшегося из второго добровольного изгнания…

Гром оружия и половецкий посвист, рассказы о делах давно минувших, былины, речи заезжего гостя — все врывается в Несторову келью мирскими страстями, превращается в мысли, потом — в книги. Сначала появляется «Чтение об убиении Бориса и Глеба», спустя несколько лет — «Житие Феодосия»…