— Та-а-а-ак… Спасибо, бабушка.

Григорию, как было условлено, в шесть вечера надо было встретить в областном военном комиссариате полковника, с которым он прибыл в Сталинград за пополнением. Экономя время, он попутной машиной доехал до металлургического завода, добежал до Солодковых. Двухэтажный домик, в котором жили сталевары, к ужасу Григория, оказался полуразрушенным. Он обошел дом — ни единой живой души. В небольшом садике под молодыми яблонями виднелась свежая щель, прикрытая сверху досками и жестью. Григорий подошел к узкому входу в нехитрое убежище. По земляным пологим ступенькам поднялась средних лет женщина.

— Вам кого? — опросила она.

— Солодковых.

— Варвара Федоровна со свекром нынче утром переехали за Волгу, а Александр Григорьевич на заводе.

Григорий побежал на завод. С большими трудностями дозвонился через проходную до начальника цеха, попросил его, если можно, отпустить Солодкова на десяток минут. С Солодковым Григорий встретился по-братски, сталевар обнял Лебедева и, узнав, зачем он появился в городе, несказанно обрадовался.

— Бери меня с собой, Григорий Иванович. Бери. Я свободен. Семью свою устроил.

— А как же завод?

— Завод — тыл, а я хочу на фронт. На заводе сталеварам делать нечего. Бери, Григорий Иванович.

Григорий сказал, что это дело могут решать только военные власти.

— За формальностями дело не станет. Где тебя разыскать?

Григорий точно указал улицу, дом, вернее сказать подвал, в котором разместился областной военный комиссариат.

У Лебедева было еще время, и он побежал в овраг наведать старушку и опросить ее, не приходил ли к ней Алеша. «Нет, не заявлялся твой сынок», — взгрустнула старушка.

Алеша лежал в придонских барханных песках, ждал ночи; ему надо было тайком пройти в хутор, пробраться к Якову Кузьмичу Демину. Когда он переплыл Дон и вернулся домой, он не обнаружил у себя комсомольского билета. Всякое думал он: мог в суматохе выронить в больнице, мог обронить на берегу Дона, когда раздевался и увязывал белье в узелок, мог оставить у Якова Кузьмича в стареньком пиджачке, который он не захотел брать. Но как бы там ни было, а комсомольский билет утерян.

И вот Алеша лежит в барханных песках, поджидает ночи. Он видел, как по глухой степи, крадучись, шли двое: женщина и высокий паренек. Он не мог разглядеть, что это были Дарья Кузьминична Демина и ее сын Петька. Шли они торопливо, то и дело оглядываясь по сторонам. Петька, светлокудрый, длинноногий паренек, просил отдать ему вещевую сумку, которую несла мать, но та, глянув на него, вздохнула и прибавила шагу. Степь пошумливала неубранной пшеницей, выжаренной солнцем, высушенной суховеями. Ничто — ни птичий перезвон, ни шелест родных полей — не радовало юношу. Он боялся слез матери.

— Обо мне не думай, Петя, — мать отвернулась в сторону. — Я все перенесу. И тебе говорю…

— Мама!

— Знай, сынок. — Мать выпрямилась и, чуть приподняв голову, заспешила вперед.

— Мама, нам время проститься, — Петька остановился, протянул руку к мешку.

— Нет, нет, — запротестовала мать. — Мы вон у того курганчика простимся.

Вот и курганчик, каких немало в степи. На нем серебрился ковыль. Много лет тому назад Дарья Кузьминична часто приходила в степь, садилась на плоский курганчик и долго плакала, а Петька бегал за сусликами. Он хорошо помнит это. В одном был не уверен: тот ли это курганчик? Дарья Кузьминична первой подошла к курганчику. Она сняла сумку и, став лицом к хутору, сказала:

— Погляди туда. Там нелюди хозяйничают.

Петька, затаив дыхание, долго глядел в ту сторону, где остался родной хутор, занятый врагами. Тяжелое чувство давило ему грудь. Он повернулся и крепко обнял мать. Та, пряча слезы, строго заговорила:

— Миру с ними у нас не будет. И привела я тебя сюда с умыслом. Под этим холмиком, сказывали мне, зарыт твой отец.

Петька отпрянул назад. Остановившимся взглядом уставился на мать.

— Мама, почему же ты раньше, раньше…

— Я достоверно не знаю, сынок. Тут по всей степи раскиданы могилы. В восемнадцатом году здесь лилась кровь… ты это знаешь.

— Прощай, мама, — у Петьки дрогнул голос, блеснули слезы на ресницах.

— Прощай, Петя. Прощай, родной. Благословляю тебя на дело правое. Все перенесу, все. Геройскую смерть твою приму, переплачу, но если ты… если ты отца опозоришь… Дай поцелую напоследок, сынок.

Мать склонилась к сыну, обняла его и с невыразимой тоской сказала:

— Иди, сынок… Иди…

Закинув за спину сумку, Петька торопливо зашагал по степи.

Алеша не сводил глаз с женщины. Вот она встала и тихо зашагала в его сторону. Алеша встрепенулся: «Уходить или лежать?» Ему можно было переползти за соседний барханчик и спрятаться там. Но желание посмотреть в лицо неизвестной было сильнее всякой опасности. Женщина была удручена горем. Вот она все ближе и ближе. Алеша приподнял голову. И вдруг во взоре вспыхнуло радостное удивление. Он привстал на колени и негромко окликнул:

— Тетя Даша!

Женщина вздрогнула, оглянулась.

— Тетя Даша. Это я. — Он подбежал к женщине.

— Господи, Алеша. Откуда ты? Пойдем подальше отсюда.

— Тетя Даша, я все видел. Не скрывайте. Где Яков Кузьмич?

— Тише, Алеша.

— Только одно слово: жив?

— Пока жив.