Необстрелянный солдат, пугливо озираясь вокруг, сказал:

— На нас идут. Сюда поворачивают. Прямо на нас.

— А на кого же больше? Конечно, на нас, — невозмутимо проговорил Кочетов. — Боишься? Живой останешься, привыкнешь.

Безусый новичок горячим плечом прислонился к Кочетову. Тот обернулся, по-отечески похлопал его по влажной спине и весело подмигнул озорными глазами.

Танки уже вышли на бурую равнину, оставляя за собой хвосты желтоватой пыли, похожей на дым, который затучил степные дали, замутил небо.

— Приготовить гранаты и бутылки! — приказал Лебедев.

Солдаты, прижавшись к стенкам окопов, неотрывно смотрели на танки. «Куда они все-таки идут?» Каждому казалось, что именно на него нацелились они. Бойцы проверяли гранаты, приникали к противотанковым ружьям. Танки все ближе и ближе. Они росли на глазах. Все яснее мелькали белые кресты на боковой броне, все яростней тявкали их пушки. И вдруг, к радости солдат, мощно рявкнула своя, родная и желанная артиллерия. Гул шел из глубины обороны, но снаряды, сгущаясь у цели, накрывали атакующие танки. Артиллерийский огонь расстроил вражеский парадный марш, перепутал боевые порядки, и танки, наткнувшись на огневой вал, заметались и заманеврировали.

По танкам ударили орудия ближнего боя. Потом по ним грянули залпы гвардейских минометов, и степь занялась жарким пламенем. Танки, окропленные термитом, очумело заметались по пылающей степи. С танков соскакивали обезумевшие автоматчики, но их настигали пулеметные очереди. Гитлеровцы, спасаясь от губительного огня, в беспорядке уходили на исходный рубеж, теряя людей и машины.

Скоро все стихло. Бойцы Лебедева отряхнулись от земли и пыли, перевязали раненых, на скорую руку схоронили убитых. Сержант Кочетов снял гимнастерку и нательную рубашку. Тело у него саднило, просило прохлады, свежего ветерка. Сержант выпустил в котелок горячую воду из кожуха пулемета и с великим наслаждением обтер себя до пояса.

— Вот и баня, — покряхтывал он от удовольствия. — Ну как, Володя, жив? — посмеивался Кочетов над молодым бойцом. — Это не беда, что дрожал. Так со всеми бывает. Вот разок-другой сходим в рукопашную, тогда станешь настоящим гвардейцем.

К пулеметчикам пришел завидной стройности Илья Романов, истребитель танков.

— Привет пулеметчикам, — звучно поздоровался боец. — Куревом не богаты?

Кочетов хитровато глянул на Илью.

— Счет какой? — спросил он.

— Пять выстрелов, и все промазал. А у вас как?

— У нас? — сержант довольно улыбнулся. — Дядя Миша, сколько ты списал в расход завоевателей?

— Одиннадцать, товарищ сержант.

— Совершенно точно. А знаешь, Илюша, — повернулся сержант к Романову, — один танк можешь считать своим. Я видел, как ты его поджег. Можешь не сомневаться. — Хитровато поглядел на Кладова. — Дядя Миша, поделись с истребителем табачком. Не скупись для такого человека. Пропустит танк, на тебя полезет.

В синем безоблачном небе, с парящими в недосягаемой высоте орлами, вновь началось оживление. Вражеские бомбардировщики, развернувшись над Волгой, шли тяжело нагруженными. Над передним краем обороны послышался грохот разрывов и дикий свист осколков. Припали солдаты к бойницам. Бьют по самолетам зенитчики, отгоняют от цели, сбивают с курса.

Дядя Миша отскочил от пулемета.

— Ты что? Тебя кто укусил? — удивился Кочетов.

— Блоха!

Дядя Миша зло выругался и, метнув сердитый взгляд в гудящее небо, стукнул кулаком по глинистому окопу.

— Не стучи. Обвалишь. И без тебя гитлеровцы растрясли. Возьми веник, подмети.

Сержант не оговорился, сказав о венике: был у них такой из полынка и чернобыла.

— Это что такое? — не унимался дядя Миша.

— На мягкую перину потянуло? Правильно. Истопить бы баньку да попариться, да кваску попить, да с Настасьей Семеновной перешепнуться, а потом опять в окоп. Так, что ли, дядя Миша?

Дядя Миша сердито промолчал. Он взял веник и с яростью принялся выметать из окопа осыпавшуюся землю.

— Не пыли! — гневался Кочетов.

— Щекотно?

— Не пыли, говорю!

— Не терпит нос вашего благородия?

У сержанта зашевелились ноздри. Дядя Миша хорошо знал, что можно ожидать от Кочетова, если у его прямого начальника, как он говорил, заплясала сопелка, но дядя Миша все же не покорился и пылил с ожесточением. Кочетов, сверкнув белками, подлетел к дяде Мише и, выхватив у него веник, выкинул его из окопа.

— Ползи! — ожесточился сержант.

Дядя Миша оторопел. Он по глазам видел, что у Кочетова все клокотало в груди.

— Ты будешь ползти? — сержант заскрипел зубами.

— Есть ползти за веником, — браво козырнул дядя Миша. Он ловко повернулся и затопал по траншее хорошим строевым шагом.

Кочетов с удивлением подумал: «Да он, оказывается, настоящий строевик».

— Солдат Кладов, слушай мою команду. Кру-гом!

Дядя Миша четко повернулся и зашагал к сержанту. Кочетов перекипел, глаза его потеплели.

— Получишь два наряда вне очереди… после войны, — суховато, но нестрого сказал сержант.

— Есть два наряда после войны… Жив останусь, на сто… на тысячу согласен. Под ружьем, с полной выкладкой выстою.

Дядя Миша уселся на земляную нишу и, кашлянув, зашуршал газеткой — надо же закурить мировую. Он видел, что Кочетов готов был уже к примирению, но ему надо было выдержать характер и первым подать руку обидчику казалось не по чину. Дядя Миша был человек другого склада, он не любил ссор, а если уж что-нибудь такое случалось, терял покой и, нисколько не заботясь о своем престиже, искал случая поскорее восстановить с человеком доброе согласие.

Он тепло поглядел на друга и почти ласково спросил:

— А что, Степа, ты на самом деле посылал меня за веником?

Кочетов пальнул в дядю Мишу доброй искоркой.

— А сам как думаешь? — мирно отозвался сержант.

— Не верил, Степа.

— А ты действительно хотел ползти?

— За веником? — удивился дядя Миша. — Ну и горяч ты, Степа.

— Будешь горяч. У меня в гражданскую войну родную мать на перекладину вздернули эти благородия, офицерье белогвардейское, а ты мне…

— Не знал, Степа. Не знал. Ты уж прости меня, раз такое дело вышло.

— Закуривай поскорей. На одну наскребешь?

Табачок по зернышку, по желтому глазочку вытрясали из всех карманов, чтобы свернуть общую, затянуться длинной затяжкой. Дымок замутит голову, бархатом расстелется в груди.

Пока друзья мирились, отдыхали от военной суеты, за передней линией огня опять что-то зашумело. Они выглянули из окопа и увидели танки. Колонна вражеских машин, казалось, шла на пулеметчиков. В соседних щелях, что немножко впереди и влево, окопались истребители танков.

— Почему не стреляют? — тревожился дядя Миша. — Почему молчат? — приставал он к сержанту.

— Приказу нет, потому и молчат. Сверни общую, покуда время позволяет. Сверни, дядя Миша.

Дядя Миша, крутя головой, вслух подсчитывая танки, говорил:

— Вот скачут. Вот жмут. Пропали, Степа. Истинно пропали. — Повыше поднял голову. — Раздавят, Степа.

— Ты чего раскаркался? Ты чего паникуешь? — прикрикнул Кочетов.

— Лезут, Степа.

— Сам вижу. Закури, пока время есть.

— Да ты в уме, Степа?

Кочетов резко отслонился от пулемета, злым взглядом ошпарил дядю Мишу.

— Я тебе не Степа, а сержант. Твой прямой начальник, — зыкнул он на дядю Мишу.

— Виноват, товарищ сержант.

— Не новичок… чего распсиховался?

Правее роты лейтенанта Лебедева внезапно возник шум моторов. Ничто не могло заглушить их рокот: ни грохот снарядов, ни взрывы бомб. Шум и рокот, перемахнув окопы, покатился за передний край обороны. Бойцы увидели танки. Много танков.

— Наши! Наши! — радостно закричал Уралец. Он высунулся из окопа. Над ним просвистели пули, но Уралец и ухом не повел.

Разыгрался танковый бой. Воюющие стороны бросили на небольшой участок фронта десятки машин. Все, что попадалось в этом пространстве под гусеницы, давилось, уродовалось, крушилось. Уралец уже не кричал. Ему временами казалось, что перевес в бою на стороне противника, и это бросало его в холодный озноб. Он на минуту зажмурился, чтобы отдохнувшим взором поточнее разобраться в обстановке. В одну из таких минут, раскрыв глаза, он увидел поблизости танки. Они шли на средней скорости, грозно нависая над передним краем обороны. Уралец схватил гранату. Он видел только танки и ничего другого. Танки все ближе и ближе. И вдруг лицо его, окаменело-скуластое, ожило и распустилось в широкой улыбке, в глазах мелькнул радостный огонек. «Наши, — с облегченным вздохом прошептал он. — Наши».