Для папы первые дни войны были очень тяжелыми. Дома он практически не бывал, заскакивал к нам, когда был в Москве, иногда на часок-другой. Он очень мало спал, да и питался нерегулярно. Заметно похудел, стал еще более суровым и неулыбчивым. Работать со Сталиным было нелегко, это хорошо известно, а обстановка на фронте складывалась тяжелая. Мы дома это хорошо понимали и очень за него тревожились. Известно, сколько ему пришлось мотаться в те первые дни. Уже 22 июня, в середине дня, он срочно вылетел в Тернополь, в штаб Юго-Западного фронта, чтобы помочь организовать оборонительные действия. При этом, по своему обыкновению, он не сидел в штабе, а лично объезжал войска, на месте знакомясь с обстановкой и позициями предполагаемых действий.

Папа писал из района Тернополя: «Здравствуй, милый Шурик! Шлю тебе, Эрочке и Эллочке привет и всех вас крепко целую… Дела у нас идут в общем удовлетворительно. Очень много предательства со стороны украинских националистов, много диверсантов и прочей гадости. Очевидно, немцы надеются при их помощи нас победить, но это не выйдет. Пока, будь здорова и не паникуй…»

Информация о неблагоприятно складывающейся обстановке для наших войск становилась все более тревожной: немецкая авиация бомбила города Белоруссии, Украины, Прибалтики.

Штаб Западного фронта. Приехали на 3 дня повидаться с папой. 1941 г.

Тогда же мы узнали от папы, что в городе Перемышле, на который обрушились значительные силы противника, но который благодаря мужеству воинских подразделений и жителям города все же задержал продвижение вражеских войск, погиб давний сослуживец папы П. Жеребятьев. Мы очень переживали, так как с его женой Матреной Ивановной мама дружила многие годы. Мы ласково называли ее тетя Мотя и тоже любили. В 1945 году тетя Мотя подарила мне на день рождения альбом «Пушкинский заповедник» с двадцатью акварелями художника Хижинского. Храню его как память об очень хорошем человеке. Не имея своих детей, она очень привязалась к нам, частенько навещала нас, когда кочевая военная жизнь нас разлучала.

А вести приходили все более тревожные. Немцы захватили города, из которых мы, казалось, совсем недавно уехали: Минск, Слуцк, Смоленск. Невыносимо было слушать и читать о фашистских зверствах, расправах над мирными жителями, разрушениях и пожарах. От Слуцка, как я потом узнала, осталось несколько полуразрушенных домов да закопченные печные трубы.

Тревожась за нас, папа настаивал на том, чтобы мы собирались в эвакуацию. Мы тянули, сколько могли, пытаясь убедить отца, что хотим быть поближе к нему. Переделали даже имевшийся на даче во дворе погреб в подобие убежища, которое, как нам казалось, должно было уберечь нас от налетов вражеской авиации. Но папа был неумолим. И в конце июля 1941 года мы, спешно собравшись и взяв самое необходимое, поездом отправились в Куйбышев.

От папы получали редкие весточки, которыми он всячески нас подбадривал. В письме от 7 ноября 1941 года папа писал, не забывая поздравить с праздником: «Я живу по-прежнему. Выполняю приказ правительства, бьем врага и не допустим его до Москвы. Принимаем все меры, чтобы в дальнейшем не допустить его к нашей столице… Посылаю вам снимок на память. Желаю всего лучшего. Крепко всех целую». Мы в свою очередь специально фотографировались и посылали ему свои снимки. На одном из них я сделала надпись: «Папе на фронт от Эры и Эллы из Куйбышева».

А вот папино письмо от 24 февраля 1942 года с Западного фронта: «Дела мои по-прежнему — на своих позициях стоим крепко, но и продвижение сейчас идет медленно. Противник стал сопротивляться более упорно. Кроме того, мешает нашему наступлению глубокий снег и отсутствие дорог. Ну, ничего, надеемся, что скоро толкнем и погоним вновь врага. Здоровье мое удовлетворительное. Рад бы прогуляться, но нет времени. Ложусь в 6–7 часов утра, встаю в 15–16 часов. Сплю достаточно, но не в свое время. По твоему совету ем чеснок и много луку. Так что квартира даже пропиталась чесноком…»

Мама, беспокоясь о здоровье папы, часто в письмах давала ему советы пользоваться разнообразными народными средствами, которые были у нее в большом почете. Заканчивая письмо, папа спрашивал маму: «Видела ли ты фильм «Разгром немцев под Москвой»? Картина вышла неплохая. Советую тебе с ребятами посмотреть… Сейчас пятый час утра. Думаю попить чайку, немного поработать и на боковую. Еще раз всех вас целую и желаю всего наилучшего. Ваш Г. Жуков.»

Конец письма выглядит вполне мирно и даже беззаботно. Я понимаю, что все это для того, чтобы хоть немного успокоить семью, вселить в нас уверенность в победе.

Письма из Ленинграда, несмотря на крайне тяжелую обстановку, были также полны веры в победу. Папа писал: «Шлю вам с фронта привет!.. Бью гитлеровцев под Ленинградом. Враг несет большие потери, но старается взять Ленинград, а я думаю не только удержать его, но и гнать до Берлина. Ну, как вы там живете? Очень хочется с вами увидеться. Пишите чаще. У меня нет времени — все время бои». А в другом письме маме, также из Ленинграда, он как бы подводит итог достигнутому на тот момент: «Что мне удалось?

1. Мне удалось, во-первых, остановить наступление немцев на Ленинград. 2. Взять инициативу в свои руки, вырвав ее из рук гитлеровцев. 3. Начать их бить… Они массу уничтожают совершенно беззащитных людей в Ленинграде. Обстановка у нас пока сложная. Сообщение только самолетом. Думаю, скоро отберу часть территории, и тогда приезжай ко мне в гости…»

Эти слова папа специально подчеркнул, скучая по маме и придавая им особое значение. Правда, в то время его желание не сбылось. Повидаться с ним нам удалось только после разгрома немцев под Москвой в подмосковном местечке Перхушково.

Незадолго до нашей встречи он писал маме 5 декабря 1941 года: «Шлю тебе свой фронтовой привет! Ты, верно, сердишься на меня, как всегда, за долгое молчание, за то, что не сумел позвонить тебе за 20 дней. Ты, конечно, права. Но ты, наверно, знаешь, что мы вот уже 20 сплошных суток отбиваем яростные атаки гитлеровцев, пытающихся любой ценой прорваться в Москву. Ты, наверно, знаешь, что враг нас кое-где потеснил. Для этого он собрал на Москву больше 50 дивизий, из коих 13 — танковых. Но одно должно быть тебе ясно, что Москву мы не сдали и не сдадим, чего бы нам это ни стоило. Я себя чувствую неплохо. Но, по совести говоря, переутомился, а главное — переутомилась нервная система. Как живете там без меня все вы, ты, Эра, Элла? Хотелось бы скорее с вами повидаться, но, как видишь, обстановка не позволяет этого. Видимо, придется подождать».

Как же действительно надо было переутомиться, чтобы папа пожаловался на свое состояние здоровья?! За всю свою военную жизнь он привык очень много работать. Но здесь к ночным часам напряженнейшей работы, сну урывками, прерываемому телефонными звонками, негативной информации прибавлялась колоссальная ответственность за судьбу страны. Поэтому он был как натянутая пружина, нацеленная на решение главной задачи, поэтому писал и звонил редко. Иногда это были даже не письма, а просто маленькие записочки, написанные красным или синим карандашом, которым обычно отмечают на карте ход боевых действий. Вот передо мной одна из таких лаконичных записочек: «Действующая армия. 7.04.44 г. Эрочка, дорогая! Шлю тебе привет и пожелания хороших успехов в учебе. Твой папа Ж.»

В своих письмах в Куйбышев папа не забывал передавать приветы своей матери, родным. Интересовался их житьем-бытьем. «Как там устроился колхоз (колхозом отец в шутку называл многодетную семью своей сестры Марии Константиновны), — спрашивал папа в письме от 5 декабря 1941 года, — на Угодский Завод (ему ныне присвоен статус города Жуков) я посылал отряды для нападения. Гитлеровцев там погромили здорово, и здорово досталось самому Угодскому Заводу…»

У нас дома висела карта, на которой после сообщений Совинформбюро мы отмечали красными флажками позиции и продвижение наших войск. Иногда мы черпали информацию у приехавших к кому-либо с фронта родственников и знакомых.