Коротким полярным летом вырастают в редком лиственничном лесу, а то и посреди голой тундры палатки. Нет кругом ни дорог, ни просек, ни человеческого жилья, и даже дрова нам доставляют вертолетом.

Ветер насквозь пронизывает тундру. Дробными толчками отдается в плечо движение бура, бьет в бок теплая сизая струя выхлопных газов. В ушах — непрерывный треск. Штормовки ребят взмокли от пота. Грунт поддается с трудом: песок и суглинок скованы льдом, тверды как железо. А ведь на языке геологов эти породы, слагающие, поверхность почти всей Западной Сибири, называются «рыхлыми»! Наконец пятисантиметровый столбик песка с вкрапленными кристаллами льда у нас в руках. Поднятый из глубины, подвергнутый анализам, он многое расскажет о «своем» слое породы.

Редко-редко попадается здесь каменный материал, и, верно, поэтому с таким интересом вечером, при свете керосиновой лампы, рассматриваешь обломок камня, принесенного сюда льдами в незапамятные времена откуда-нибудь с Урала.

Бурение, обработка анализов, мерзлотная съемка — шаг за шагом идем мы по тундре, изучая ее. На этом участке Западно-Сибирской тундры будет строиться одна из мощных газосборных станций месторождения Медвежье. И она должна стоять на здешних не очень-то верных грунтах и бесперебойно давать стране топливо.

Освоение природных богатств Западной Сибири поставило перед геологами проблемы не только поиска и разведки нефти и газа, но и добычи их. Проектировщики ждут от мерзлотоведов и инженеров-геологов ответа на вопрос: как строить здесь, в районах вечной мерзлоты? Именно поэтому работаем в тундре и мы, сотрудники кафедры криолитологии и гляциологии географического факультета МГУ.

Нелегок труд геолога на широте Полярного круга. Но кончается полевой сезон, и скоро забываешь тучи комаров, и ненастье, и бесчисленные болота, через которые приходится тащить тяжелый буровой инструмент... Остается в памяти большая зеленая земля — медленные реки ее и белые ночи, закаты вполнеба, полуденный запах багульника и крик улетающих гусей над палаткой.

Потому-то, наверное, каждой весной начинаются разговоры о будущих маршрутах, о работе, которую мы считаем самой увлекательной.

И. Копылов

Буровая Сергея Даниловича находится на Таймыре, за Полярным кругом, на семидесятой параллели. Если добираться к нему из Москвы, то сначала предстоит пролететь на ИЛ-18 пять часов над белыми облаками. На подлете к Норильску кто-нибудь из пассажиров непременно скажет: «Смотрите в последний раз на солнце, не скоро теперь увидите». Оно и здесь, на высоте в несколько тысяч метров, багровое, как на закате или восходе. Потом самолет нырнет в полярную темень, словно под воду. От Норильска нужно лететь вертолетом двести сорок километров до Мессояхи. Мессояха — совсем новый поселок, его еще нет на картах, отсюда начинается газопровод, носящий название «Северное сияние».

Огромные трубы лежат на козлах прямо поверх тундры, в полярных сумерках пересекают белое снежное пространство черной ниткой. От Мессояхи лететь еще дальше вертолетом или ехать вездеходом, а если пурги давно не было и дорога пробита — можно автомашиной, но не любой, а машиной повышенной проходимости

«Урал», только такие здесь и ходят...

Январь выдался жестокий.

В начале месяца на вертолете МИ-8 привезли вахту и продукты. Повариха с новой вахтой прилетела опытная. Бригада подшучивала, выгружая ящики, Лешки: «На всю зиму запаслась!»

«Вот если бы соляркой можно было так запастись», — думал Сергей Данилович. Недавно стал он мастером, не было ему и тридцати, но не первый год работал на Севере, хорошо знал, что такое таймырская пурга.

Пока была дорога, «Уралы» шли каждый день, по плотному накатанному снегу они проходили путь от Мессояхи за несколько часов. Сергей Данилович старался держать все емкости на буровой полными. Но вот задула непроглядная пурга...

Жилые вагончики-балки заметало снегом. Их окна светились из-под сугробов. Это. была не теплая влажная вьюга с крупными хлопьями снега, какая бывает в средней полосе, в европейской части Союза. Здешняя пурга жгла ветром, секла мелким снегом, который забивался даже в самые маленькие щели. На открытом ветру пропитывалась снежной пылью одежда, становилась белой. Пурга выдувала тепло, откуда только могла.

— Будет месяц дуть, вспомните меня! — расставляя тарелки, говорила повариха.

Сергей Данилович мрачнел. Раз не выдержал.

— Не каркай, и вправду на месяц задует...

Уровень топлива в большой цистерне падал на глазах.

Три раза в день буровые выходили на связь с базой. Утром в девять, днем в двенадцать, если нужно, и вечером. Шла перекличка по радиотелефону. Мастера по очереди вызывали базу, желали доброго утра или доброго дня, а потом шли жалобы. С базы отвечали, что при первой возможности будет доставлено или сделано, — возможность эта зависела от погоды.

Замолчали что-то соседи. Видно, барахлила рация. А на следующий день, весь в снегу и инее, в вагончик Сергея Даниловича ввалился Ермак, тракторист из соседней бригады.

— Ты что, не пешком ли пришел? — спросил Сергей Данилович.

— Пешком, — прохрипел в ответ Ермак. Он достал папиросу. Пытался зажечь спичку, пальцы не слушались. Сергей Данилович поднес огонь зажигалки. — Считай, что пешком. Через каждый шаг из кабины вылезал. Кое-где только и заметно дорогу-то.

— Что случилось?

— Да что случилось... Хлеб кончился. Стряпуха молоденькая, не рассчитала, макаронами теперь вместо хлеба обходимся.

Сергей Данилович распорядился разделить имеющийся у них хлеб поровну, половину отдать соседям. Но через десять минут Ермак вернулся и сообщил, что повариха отказалась выдать хлеб. Пришлось идти в столовую Сергею Даниловичу.

Было время смены вахты. В вагончике, в котором размещалась столовая, оказалась почти вся бригада. Люди толпились в проходе возле раздаточной. В постоянно отворяемую дверь врывались белые клубы морозного воздуха. Собирающиеся на вахту докуривали папиросы, натягивали рукавицы. Другие, только что с вахты, с красными от холода лицами, закоченевшими руками стаскивали обледенелые, задубевшие полушубки и стеганки.

— Разберитесь с хлебом, — сказал Сергей Данилович и вышел.

— Я о вас обо всех, о вас беспокоюсь! Всего запасла! А вы?..

— Глупая баба, — говорил сам с собой, глядя в тарелку, пожилой бурильщик Николай Герасимович. — Не первый год на буровых, а несет не поймешь что...

— Хватит нам толковать! — заявил, как бы подытоживая, второй бурильщик молодой Николай. — Мы не в городе и не в благоприятных климатах, — сказал он, обернувшись к раздаче. — Здесь тундра... Таймыр! — произнес он с ударением; эти последние слова и для него, и для окружающих все объясняли, все сразу ставили на свои места. — Отобрать у нее ключи от склада! — закончил Николай.

Прокатился одобрительный гул голосов. Взгляды устремились на Николая Герасимовича. Тот кряхтя поднялся, подошел к раздаточной и очень строго, хотя и негромко, проговорил:

— Отдай ключи.

Откуда-то из-за пазухи повариха вытащила ключи. Николай Герасимович и еще два человека пошли на склад, пересчитали буханки, разделили поровну.

— Вот так! — удовлетворенно сказал бурильщик, разрезая последнюю буханку пополам.

Ермак уехал с хлебом.

После отъезда Ермака прервалась связь с базой. Но рация на буровой работала, эфир жил, из него доносились чьи-то дальние, плохо различимые позывные. Сергей Данилович подстроился на волну, с которой неслись настойчивые вызовы. Какой-то пятьдесят пятый просил откликнуться пятьдесят восьмой, шестидесятый. Позывные были незнакомые. Сергей Данилович ответил непонятному пятьдесят пятому. Тот услышал, обрадовался.. Через несколько минут оба рассмеялись: буровая на Таймыре случайно связалась с промысловым СРТ в Баренцевом море. Тот искал суда своего отряда, которые раскидало штормом, он был головным. Как выяснилось, бушевали не только море, не только пурга над Таймыром, радиостихия тоже бушевала и выкидывала скверные штуки.