Иной раз думаешь, нужны ли здесь одеяла, ведь и в голову не придет укрываться, даже ночью. На самом же деле для миллионов бенгальцев одеяло — это и штаны, и рубашка, и пол, и потолок. Мы видели лагеря беженцев на окраине Калькутты. Тысячи импровизированных палаток из ящиков, бамбука и тростника. Большинство из них сейчас уже пустует, люди возвращаются в родные места, но там, где еще живут, крышу неизменно образует одеяло. На каждом его углу надпись «Made in India» — «Сделано в Индии».

Мы после этого по-другому взглянули на наши одеяла. Они поплотнее индийских, и шерсти в них побольше, а вот надписей — никаких. Кстати, я обратил внимание и на американский «релиф»: даже на банках со снятым молоком изображено рукопожатие светлой и смуглой рук на фоне звездно-полосатого флага. И надпись: «В дар от американского народа». На нашей же сгущенке: «Молоко незбиране з цукром». Сейчас в Бангладеш десятки тысяч человек учат русский язык, но вот украинский знают, пожалуй, немногие.

В конечном счете дело, конечно, не в этом. Жители Хили, которые окружили вчера трибуну и слушали речь руководителя нашего отряда профессора Тарасова, никогда не забудут, кто в трудную минуту протянул им руку помощи. И те сотни бедняков, что ежедневно приходят в «релиф-пункт» за молоком, детским питанием, что получают одеяла и медикаменты, они тоже не забудут...

Я стою рядом с нашим переводчиком Хусейном, помогаю раздавать продукты, слежу, чтобы не оттерли стариков и женщин с детьми на руках. До чего же все они худы! Тут сказывается и постоянное недоедание, и частые кишечные заболевания. Ведь подпочвенные воды подходят к самой поверхности, колодцы мелкие, вода не успевает отфильтроваться. Кипятить не на чем.

По дороге я не раз обгонял грузовики с яркой эмблемой государственной электрокомпании «Вапда». Они везли бетонные столбы электропередачи. Но сюда, в Хили, столбы еще не дошагали. Здешнее топливо — бензин, керосин. Ни угля, ни дров. Мы кипятим стерилизаторы на бензиновой плитке. Я заправляю ее еще с вечера. Утром не протолкнешься с канистрой к входу. С рассвета люди запруживают весь двор, и только в дверях нашим помощникам удается распутать клубок очереди в нитку. Впускают по нескольку человек. Женщины, приподняв полы сари, с опаской поглядывая на белые халаты врачей, проплывают налево, в комнату, где принимает Татьяна. Мужчины остаются в большой приемной.

— Садитесь, больной!

Больной размещается на ящике. Стульев у нас мало, да и стол всего один. Короткий, наподобие кухонного. Служит в качестве операционного ложа.

— Поднимите рубашку!

Традиционное приглашение врача. Правда, большинство наших пациентов без рубашек, на худом бронзовом теле рентгеновским темным силуэтом проступает грудная клетка...

Особенное внимание больных привлекает стерилизатор. В работе — это прямо-таки музыкальный ящик. Булькает вода, свистит пар, выбивают кастаньетную дробь прыгающие в кипящей воде шприцы.

— Укола не бойтесь, — Леша для наглядности закатывает рукав халата. Больной может убедиться, что и сами врачи не избежали прививок; нам дважды вводили противооспенную вакцину — перед отъездом и в Дакке.

Входит парень лет семнадцати. Рука на перевязи. Рубашка и брюки цвета хаки, независимый открытый взгляд. Этого иглой не испугаешь. Таджудин Алам — «мукти бахини», он сражался в отрядах партизан. Пулевое ранение навылет. При хорошем уходе давно бы зажило, но на нет и суда нет. Грязная, пропитанная кровью повязка падает в ящик. Хирург Алексей Глаголев осторожно очищает рану от мельчайших осколков задетой пулей кости. Рана кипит, прижженная перекисью водорода (от йода ткань хуже зарубцовывается). Затем вводит дренажную трубочку и накладывает на рану свежий бинт:

— Перед нашим отъездом не забудьте зайти на перевязку!

Таджудин Алам побледнел, но не издал ни звука во время этой болезненной процедуры: ведь он «мукти бахини». Зато теперь бывший партизан дает волю своим чувствам. Улыбаясь, он обходит приемную и всех дружески похлопывает здоровой рукой: «Москва — друг, Бангла — друг».

Да, недавняя война дает себя знать. Сегодня мать притащила мальчика, из бедра которого Глаголев извлек осколок мины. Обычная история. Сын пас буйволов, один из них наступил на спрятавшуюся под кочкой мину. Буйвола — на куски, у мальчика на бедре, обмотанном пестрым лоскутом, оторванным от материнского сари, рваная рана. Глаголев накладывает швы. Мальчик не плачет, только судорожно сжимает — того гляди прорвет — пакет с сухим молоком, выданным в качестве премии за храбрость: шутка ли, он первый раз в жизни у врача!

Особо тяжелых больных через Дакку отправляем на лечение в Москву.

К трем часам дня официальный прием закончен, но уже через час в дверь комнаты, где мы живем, осторожно стучат. Секретарь местной ячейки Народной лиги привел показать врачам брата, а заодно и мужа его племянницы. Постепенно комната заполняется родственниками наших новых знакомых, знакомыми родственников. Люди заглядывают через оконные решетки, толпятся на веранде, рассаживаются на койках. Одних привели сюда разные болезни, других просто желание увидеть советских людей, третьи пришли поговорить с уважаемыми гостями. Комната пустеет только с заходом солнца. Но рабочий день далеко еще не закончен. Надо приготовить бинты, открыть новые ящики с лекарствами, продезинфицировать инструменты, убрать подальше микроскоп, к которому все время примериваются любопытные мальчишки.

Подводим итог: сегодня осмотрели триста восемьдесят пять человек. Вчера — четыреста три, завтра тоже будет не меньше. Сквозь сон слышим, как скрипят телеги, мычат распряженные буйволы — крестьяне из окрестных деревень с ночи спешат занять очередь.

Тарасов уже просил Дакку подбросить медикаментов. Прилетит или немец на «Моските» из Международной лиги Красного Креста, или наши на МИ-8. Вертолеты в разобранном виде прибыли на «Антеях» вместе с нами. Теперь они уже смонтированы и переданы правительству Бангладеш. Наши летчики совершают полеты в разные части страны, перевозят «релиф». Без вертолетов здесь туго, особенно летом. С июня по сентябрь, когда в Гималаях тают снега, а муссоны исправно перекачивают на сушу океан, вода заливает чуть ли не половину всей территории республики. Железных дорог — чуть больше 900 километров, шоссейных — две с половиной тысячи. Даже сейчас, в сухой сезон, во многие районы не проберешься: взорваны мосты.

Бетонные полосы Даккского аэропорта тоже пестрят заплатами забросанных гравием воронок. Нашим могучим «Антеям» едва-едва хватило полосы для приземления. Тормозили так, что задымились колеса, и их на ходу забрасывали из огнетушителей хлопьями углекислоты. В накаленном бензиновом воздухе аэропорта вдруг запорхали снежинки, колеса покрылись белой изморозью. Так ознаменовалось прибытие русских. А когда из чрева самолета выползли наши машины, сотрудники аэропорта, которые пришли нас встречать, стали чуть ли не из-под колес выхватывать комочки глины, налипшей на скаты УАЗов в Шереметьеве. «Русская земля», — поясняли они и бережно рассовывали по карманам неожиданные сувениры.

Здесь земля совсем другая — желто-красный песок, нанесенный разливами рек. Сейчас водные артерии сжались, превратились в капилляры. Дожди запаздывают. Мы почувствовали эту затянувшуюся сушь сразу же, как выехали в Хили: раскаленными бортами УАЗа, протекторами колес, которые беспомощно прокручиваются в толстом ковре красной пыли. Он выстлал весь путь на участке Богра—Джайпурхат. При скорости двадцать-тридцать километров облако пыли наглухо окутывает машину. Лешу Глаголева, который рискнул поехать со мной, тогда как остальные отправились из Дакки на вертолете, это очень беспокоит: безукоризненно белые рубашка и шорты прямо на глазах перекрашиваются в густой коричневый цвет. Каково ему, хирургу, пассивно наблюдать нашествие мириад пылинок, каждая из которых, как известно, несет сотни микробов!..