Несколько позже американский ученый Гартхофф, сам не один год работавший в ЦРУ, рассказал, что роль детонатора третьей мировой войны мог сыграть именно Пеньковский. Дело в том, что связь со своими хозяевами он поддерживал только через тайники, но так как и англичане, и американцы им очень дорожили, то на случай чрезвычайных обстоятельств дали ему два условных неречевых сигнала, которые он должен был передать по телефону. Один из таких сигналов означал: «Меня пришли арестовывать», а другой: «Грядет война», что значило, что СССР вот-вот нанесет ядерный удар. Так вот когда за ним пришли, Пеньковский передал не первый, а второй сигнал!

Когда этот сигнал дошел до Лэнгли, там запаниковали: во-первых, в ЦРУ всегда верили своему самому ценному и самому информированному агенту, и во-вторых, ситуация у берегов Америки без всякого преувеличения была предвоенной. К счастью, нашлись сотрудники среднего звена, которые, взяв на себя колоссальную ответственность, руководству доложили лишь об аресте Пеньковского, но не о переданном им сигнале. Как считает Гартхофф, дойди слова Пеньковского до генералов, они тут же объявили бы состояние наивысшей степени готовности к началу военных действий, включая применение ядерного оружия. А дальше все зависело бы от нервов дежурных офицеров: у кого-то они могли сдать, потом поворот ключа, нажатие на кнопку — и все, конец света. Как уверяет Гартхофф, не исключено, что именно к этому стремился Пеньковский. «Когда ему пришел конец, — пишет бывший сотрудник ЦРУ, — он, очевидно, решил сыграть роль Самсона, обрушив храм, под развалинами которого погибли бы и все остальные».

Но вернемся в Вашингтон, тем более что начиная с 23 октября солистами в этом рискованном спектакле стали дипломаты. Добрынин вспоминает, что поздно вечером к нему пришел Роберт Кеннеди. Он был сильно возбужден и сразу заявил, что явился по своей личной инициативе, чтобы сообщить, что его брат Джон чувствует себя обманутым, что, поверив всему, что ему говорила и писала Москва, он поставил на карту свою политическую судьбу, публично заявив, что поставки на Кубу носят чисто оборонительный характер, в то время как там появились ракеты, поражающие почти всю территорию США. Само собой разумеется, что нанесен серьезный ущерб и личным отношениям между президентом и советским премьером, а ведь от этих отношений зависит очень и очень многое.

Это была первая и далеко не последняя встреча Добрынина с Робертом Кеннеди, которые проходили, как правило, поздно ночью либо в доме посла, либо в министерстве юстиции США, куда Добрынин приходил через особый подъезд. Тогда же начался обмен письмами между Кеннеди и Хрущевым: и тот и другой вели себя довольно воинственно, не желая сдавать своих позиций.

Тем временем в Гаване готовились к бомбежкам и отражению американской агрессии. Посол Алексеев каждый день встречался с Фиделем и рассказывал ему о переписке между Кеннеди и Хрущевым. Фидель был спокоен. Он знал, что американцы запаниковали, что они срочно приводят в порядок противоатомные убежища, что население сметает с прилавков продукты, что радио и телевидение хоть и призывают уничтожить советские ракеты, но при этом замечают, что бомбить Кубу едва ли надо.

Так было до 27 октября, названного американцами «черной субботой». Вот как рассказывает о событиях того дня Добрынин:

«Поздно вечером меня пригласил к себе Роберт Кеннеди. В его кабинете был большой беспорядок. На диване валялся скомканный плед, видимо, хозяин кабинета здесь же урывками спал. Важный разговор состоялся наедине. Кубинский кризис, начал он, продолжает быстро углубляться. Только что получено сообщение, что сбит американский самолет, осуществлявший наблюдательный полет над Кубой. Военные требуют от президента отдать приказ отвечать огнем на огонь… Но если начать ответный огонь, пойдет цепная реакция, которую будет очень трудно остановить. Что касается ракетных баз, то правительство США полно решимости избавиться от них — вплоть до их бомбардировки. Но тогда погибнут советские люди, и СССР ответит нам тем же. Начнется самая настоящая война, в которой погибнут миллионы американцев и русских. Мы хотим избежать этого во что бы то ни стало».

Потом был длительный разговор, в ходе которого выяснилось, что в обмен на вывод ракет правительство США готово снять блокаду Кубы и дать заверения, что никакого вторжения на остров не будет. Когда же Добрынин упомянул об американских ракетах в Турции, то Роберт сказал, что его брат не видит непреодолимых трудностей в решении этого вопроса. Единственная проблема — гласность. Если взяться за это дело без шума и треска, то в течение четырех-пяти месяцев эти базы в Турции можно свернуть. А чтобы никто не пронюхал о контактах с советским послом и на случай оперативной связи, Роберт Кеннеди дал Добрынину номер своего прямого телефона в Белом доме.

На том и расстались… Но если учесть, что в посольстве ничего не знали о сбитом самолете, пришлось связываться с Гаваной. А там произошло следующее. Средь бела дня в небе появился американский разведывательный самолет У-2. Он шел на высоте 22 тысяч метров, и зенитным орудиям его было не достать. Но на Кубе уже стояли советские ракеты класса «земля — воздух». Командовал этим дивизионом советский офицер, который знал о приказе Фиделя сбивать все военные самолеты, появляющиеся в воздушном пространстве Кубы, поэтому он без тени сомнения отдал приказ об уничтожении воздушной цели. Самолет был сбит первой же ракетой. Его пилот Андерсон погиб.

Потом было немало разговоров о том, что кнопку пускового устройства нажимал сам Фидель, однако это чистой воды газетная «утка» — Фидель в это время находился совсем в другом месте.

Как оказалось, 22 октября американцы решили прощупать надежность советской системы ПВО не только на Кубе, но и… на Чукотке. Там тоже в воздушное пространство, но теперь уже не маленькой Кубы, а Советского Союза, вторгся самолет-шпион У-2 и тоже был сбит первой же ракетой.

Видимо, в эти дни и президент Кеннеди, и Хрущев поняли, что в обмене «любезностями» зашли слишком далеко, и вняли голосу разума: 28 октября по московскому радио прозвучало послание Хрущева президенту Кеннеди, в котором он соглашался убрать ракеты в обмен на гарантии США не только не нападать на Кубу, но и удерживать от этого своих союзников. Как свидетельствует посол Алексеев, это решение было принято без согласования с Фиделем, что его сильно обидело и надолго испортило советско-кубинские отношения.

А потом был хорошо известный визит Микояна — сперва в Вашингтон, а потом и в Гавану, который, по сути дела, подвел окончательный итог Карибскому кризису. Мир уцелел, мир устоял, ядерная война не разразилась — это было главным итогом «хождения по лезвию бритвы», как сказал в одном из интервью Хрущев.

Дипломаты извлекли из этой поучительной истории времен холодной войны свой, чисто профессиональный, урок: никогда нельзя ставить партнера по переговорам в безвыходное положение. Всегда и всюду нужно оставлять возможность для поиска компромиссных решений, не забывая о том, что ни одно из этих решений не должно унижать партнера и даже самое безрадостное не должно вести к потере лица.

Именно так пели в Москве и Пекине лет пятьдесят назад… Пели, пели, а потом начали стрелять. Первые выстрелы прозвучали 2 марта 1969 года на острове Даманский. Вот что тогда произошло…

Под прикрытием темноты около 300 китайских солдат, нарушив государственную границу, перешли через протоку реки Уссури и заняли боевые позиции на Даманском. Они были одеты в белые маскхалаты и залегли в засаду. Ранним утром еще 30 китайцев пошли к Даманскому в открытую. Навстречу им вышло шестеро советских пограничников во главе со старшими лейтенантами Стрельниковым и Буйневичем.

В соответствии с существовавшим тогда приказом офицеры были безоружны, а солдаты шли с не примкнутыми к автоматам рожками — это делалось для того, чтобы избежать случайного, несанкционированного выстрела. А шли наши ребята лишь для того, чтобы заявить протест по поводу очередного нарушения границы — так было уже не один раз.