Но он только щелкал клювом в ответ. Скверная, несуразная птица: клюв, шея и ноги!

Мне неохота говорить, как много времени продолжалась эта возня. Я бы давно убил его, да не знал — как. Но под конец я все же придумал. Так убивают страусов в Южной Америке. Я свил свои рыболовные лесы и еще водоросли и древесные волокна, и вышла крепкая веревка ярдов двенадцать в длину или немного побольше. На каждый конец я навязал по куску коралла. Вся эта работа заняла довольно много времени, особенно потому, что беспрестанно приходилось бросать ее и лезть то в воду, то на дерево. Потом, когда веревка с камнями была готова, я повертел ее над головой и запустил в него. В первый раз я промахнулся. Но уже во второй раз моя веревка захватила ему ноги и обвилась кругом. Он опрокинулся. Я стоял по пояс в лагуне, и, как только он упал, я выскочил на берег и стал пилить ему горло ножом.

Мне и теперь неприятно вспоминать об этом. Даже в ту минуту, несмотря на всю свою злобу, я чувствовал себя убийцей. Он лежал предо мной на белом песке, весь в крови, и его длинные ноги и гибкая шея подергивались в агонии… Да!

^{Я стал пилить ему горло ножом.}

Тоска и одиночество на меня напали после этой расправы. Господи, вам трудно себе представить, как я жалел эту мертвую птицу. Я сидел над ее трупом и чуть не плакал, и этот унылый и безмолвный остров нагонял на меня дрожь. Я вспоминал, какой это был птенчик, игривый и ласковый, и какие веселые шалости он проделывал все время, пока не сбился с толку. И я еще думал, что было бы достаточно ранить его и что, быть может, после того он стал бы смирнее. Если бы было чем выкопать яму в коралловых скалах, я бы похоронил его. Я испытывал такое чувство, словно это был человек, а не птица. Во всяком случае у меня не хватило духу есть его. Я опустил его в лагуну, и проворные рыбы скоро объели все кости дочиста. Я не сберег даже перьев. А потом в конце концов нашелся чудак, который слонялся по морю на яхте и вздумал посмотреть, существует ли еще мой атолл.

Могу сказать, что он явился вовремя. Мне так надоело торчать одному на этом несчастном острове, что я совсем было решился развязаться с ним навек, и только не знал, что выбрать: кинуться ли мне в море или наесться морских огурцов…

Я продал кости одному человеку, по имени Уинсло, торговцу по соседству с Британским музеем. Уинсло перепродал их старому Гаверсу. Гаверс, кажется, даже не разобрал, что эти кости были длиннее обычного. И только после его смерти на них обратили внимание. Им даже имя дали: Эпиорнис… — как дальше?

— Aepiornis Vastus, — сказал я. — Это забавная история. Мне рассказал о ней приятель. Когда была найдена берцовая кость в ярд длиной, ученые решили, что это самая большая, и назвали эту породу Aepiornis Maximus. Потом нашлась новая берцовая кость в четыре с половиной фуга, — получился Aepiornis Titan. А когда умер старый Гаверс, явился этот ваш Vastus и, наконец, еще один — Vastissimus[12].

— Уинсло рассказывал мне об этом, — сказал человек со шрамом. — Он даже думает, что ежели они найдут еще других эпиорнисов, побольше, то у кого-нибудь из ученых лопнет жила от волнения. Но как вам угодно, а такие случаи бывают не с каждым человеком. Не правда ли, а?..