Но никто больше не позвонил. После Невшателя мы свернули с автобана и поехали через невысокий горный перевал. Меня сразу же укачало. Я попросил остановить машину и бегом припустил к кустам. Пока меня выворачивало, Комин прогуливался по обочине и любовался видами.

– Красиво тут! – сказал он, когда я вернулся на место. – Мне очень нравится.

Я жадно припал к бутылке с водой. Когда напился, смог прохрипеть:

– Часовой ландшафт.

– Часовой ландшафт! Гениально! – воскликнул Комин. – Ну-ка расскажи.

Я сделал несколько глубоких вдохов и вытер испарину со лба. И начал рассказывать. Короткими фразами, будто перебежками.

– На южной части перевала больше солнца. Народ занимается виноделием. А там, в Юрской долине, холодные ветра. С севера. Виноград растет плохо. Зимой холодно. Сыро. Метет. Люди по домам. Протестанты. Вера бездельничать запрещает. Нашли занятие. Делают часы. Заказы из Женевы. Горы невысокие. Логистика без проблем. Все одно к одному. Так сложилось. До сих пор большую часть швейцарских часов делают здесь.

– Надо же! – восхитился Комин. – Ну, ты как?

– Плохо, – признался я.

– Садись, я аккуратно поеду.

Мы покатили дальше. Боясь, что меня опять укачает, я осторожно косился в окно. Пейзаж за окном, сдержанный в размерах, красках и пропорциях, будто бы тоже принявший протестантство, действовал успокаивающе.

– А ты молодец! Информацией владеешь! – похвалил меня Комин. – А ты, например, знаешь, где появилась первая в истории республика анархистов?

– У Махно, наверное…

– А вот и нет! Здесь! – радостно сообщил Комин. – Вот в этой самой долине. На полвека раньше Махно. Ну, может, не совсем республика, скажем так, административное образование. И обошлись без тачанок и большой стрельбы, но, что интересно, организовал и возглавил все это дело наш человек – Михаил Бакунин! Он считал швейцарских часовщиков передовым отрядом мирового пролетариата. Так и было – все поголовно грамотные, работящие, с головой на плечах. Он объяснил им теоретические основы анархизма, а на практике многому сам учился у них. Они отказались платить налоги в федеральный центр, точнее, платили только ту часть, которую сами считали справедливой, отказались отдавать своих рекрутов в армию, сказав, что если что, будут защищать себя сами. Учредили свою собственную полицию. Закончилось все довольно традиционно, анархисты перегрызлись друг с другом, но все равно – это был первый опыт, замечательный опыт!

– Ты решил пойти по стопам Бакунина? – ехидно спросил я. – Основать здесь новую республику анархистов? Или космических колонистов?

– Я вижу, ты пришел в себя, – улыбнулся Комин. – Новую республику основывать не будем, но на часовщиков у меня большие надежды.

– Объясни уже, наконец, что тебе от них надо. И с кем ты собираешься встречаться?

– Есть группа старых мастеров. Хранители традиций, так сказать. Они очень недовольны тем, что сейчас происходит в часовой индустрии, все эти международные корпорации, глобализация, вывод производства в Китай и так далее. Они решили объединиться и устроить акцию протеста на следующем БазельУорлде, стенд там арендовали, готовятся очень серьезно.

– А ты здесь причем?

– У нас есть некоторые точки пересечения, – туманно произнес Комин, – но дело даже не в них. Главное, что эти заслуженные аксакалы будут участниками выставки и будут протестовать. Наша задача – этот протест радикализировать и добавить свои требования.

– Радикализировать, – повторил я. – Даже страшно подумать, что ты под этим словом подразумеваешь.

– Ничего страшного, – заверил Комин. – Человеческих жертв не будет. Ты меня знаешь. Но твою озабоченность я разделяю, нам сейчас важно не спугнуть дедушек. Произвести хорошее впечатление. Поэтому я и взял тебя с собой, представлю тебя как влиятельного российского журналиста. У тебя тоже болит душа за будущее швейцарской часовой индустрии. Так болит, что аж весь позеленел, мешки под глазами и руки трясутся. – Комин еще раз оглядел меня. – Пожалуй, ты очень правильно сделал, что напился. Влиятельный российский журналист именно так и должен выглядеть.

За разговорами мы въехали в пригороды Ла-Шо-де-Фон, застроенные аккуратными домиками из светлого камня с черепичными крышами во французском стиле. Перед одним из них автомобильный навигатор сообщил нам, что мы достигли цели.

Комин припарковал машину у невысокой ограды из вечнозеленых кустов и позвонил в звонок.

Из дома вышел высокий старик в домашней кофте.

– Добрый день, добро пожаловать! – сказал он по-английски с сильным французским акцентом. – Меня зовут Кристоф Амман. – Он крепко пожал нам руки.

– Погода сегодня хорошая, поэтому мы расположились в саду. – Амман показал на стол, накрытый под платаном. – Моя жена запрещает мне курить дома, – он со вздохом продемонстрировал свою дымящуюся трубку. – В ресторане курить нельзя, дома курить нельзя, ужасные времена!

– Тебе вообще курить нельзя, лучше подумай о своем здоровье! – из дома вышла приятная женщина средних лет в фартуке и полотенцем в руках.

– О! А вот и моя жена! Достаточно только помянуть ее, и она появляется! – засмеялся Амман. – Дорогая, у нас гости из России!

Мадам Амман оставила свой напускной строгий тон и приветливо улыбнулась.

– Может быть, вам будет холодно в саду? – справилась она.

– Дорогая, я же сказал, месье приехали из России, там плюс десять градусов считается жарой, – сказал Амман.

– Это правда? – простодушно ужаснулась его жена.

Мы с Коминым заверили, что так оно и есть.

– Тогда я принесу вам пледы, – сказала мадам Амман и скрылась в доме.

– Мы простые деревенские люди, без церемоний, – развел руками Амман. – Пойдемте, я представлю вас моим друзьям. – Он повел нас вглубь большого ухоженного сада к столу под большим платаном.

Нам навстречу из-за стола поднялись двое мужчин. Один, помоложе, оказался сыном Кристофа, его звали Франсуа, а второго, Рене, Амман назвал своим старым товарищем.

Как только мы расселись, Комин тут же объявил, что я знаменитый часовой журналист, готовлю материал о независимых часовщиках, и что как только я узнал о том, что у Кристофа и его друзей есть особенные планы, связанные с будущей выставкой в Базеле, я потребовал немедленно организовать встречу. Последовали дружные восклицания и одобрительные кивки.

– Русские знают толк в швейцарских часах, – подмигнул мне Рене, кивая на «дайтону» у меня на запястье.

– Впервые в наших краях? – спросил Амман. – Тогда вы непременно должны попробовать вот это! – он взял со стола бутылку розового вина и разлил по бокалам. – Это самое знаменитое швейцарское вино – «глаз перепелки». Посмотрите на его цвет, он необычный, – Амман поднял свой бокал на уровень глаз, – розовый с легкой примесью серого. Такого цвета глаза у подстреленной перепелки. А аромат, – он погрузил в бокал свой массивный нос, словно созданный для того, чтобы нюхать вино в бокалах. – Это что-то необыкновенное. И вкус… Попробуйте, он вас не разочарует!

Я тоже сунул нос бокал. В моем теперешнем состоянии даже самое знаменитое в Швейцарии вино не могло вызвать никаких чувств, кроме отвращения. Поймав на себе насмешливый взгляд Комина, я все-таки сделал маленький глоток.

– Великолепно! – сказал я. – Просто великолепно.

Амман удовлетворенно кивнул.

– Настоящий «глаз перепелки» может быть сделан только из винограда пино гри, который растет в кантоне Невшатель. На почве Невшателя, под солнцем Невшателя. Однако вы можете найти в магазинах «глаз перепелки» из кантона Вале, есть даже американский «глаз перепелки», чилийский, какой угодно! Трагедия в том, что производители этого замечательного вина не смогли защитить свои права на него. Они скромные виноделы, а не юристы. И теперь «глаз перепелки» – это все, что угодно, и ничего. Ничего! – Амман сокрушенно вздохнул. – И то же самое может произойти со швейцарскими часами!

Он сделал еще один маленький глоток и поставил бокал на стол.