Поэзия не была в «Искре» одним из второстепенных отделов, как во многих других толстых и тонких журналах, а занимала в ней большое место. Весьма показательно, что основными ее сотрудниками были преимущественно именно поэты: В. и Н. Курочкины, Минаев, Богданов, Вейнберг и др. Правда, все они писали в «Искре» не только стихи, а также фельетоны и статьи, но все же главным их делом была, конечно, поэзия.

Публицистика и поэзия представляли собою в «Искре» некое единство. Оно выражалось не только в том внешнем факте, что очень многие стихотворения (в том числе и целый ряд включенных в настоящий сборник) являлись первоначально частью фельетонов и статей, органически входили в прозаический контекст. Это факт существенный, но не решающий. Гораздо важнее, что тематика и идейные тенденции статей и стихотворений — как входивших в публицистические произведения, так и тех, которые с самого начала печатались отдельно, — были общие. Разумеется, стихи не являются простым изложением тех же идей, но одни и те же идейные стимулы определяли творчество поэтов и публицистов. Следует также отметить сходство некоторых художественных приемов в сатирических стихах и публицистике.

Поэты, которым отведено настоящее издание «Библиотеки поэта», печатались не в одной «Искре», а и в других периодических изданиях своего времени. Но именно «Искра» была той, так сказать, поэтической лабораторией, где оформились или окрепли их идейное направление и литературная манера. Л. И. Пальмин, творчество которого будет представлено в другом сборнике, с горечью отмечая упадок поэзии и журналистики 1880-х годов, писал Н. А. Лейкину: «Я — старый сотрудник незабвенной „Искры“ и один из коренных бойцов под ее знаменем»[9].

В русской поэзии середины XIX века отчетливо обозначились два главных течения: одно из них — демократическая и реалистическая школа Некрасова, пафосом которой было все более тесное сближение литературы с действительностью, другое — так называемая «чистая поэзия», к которой современники относили Фета, Майкова, Алексея Толстого и других.

Теоретики «чистой поэзии», «искусства для искусства», считали, что подлинное искусство не подчинено «никаким временным, преходящим целям» и служит «само себе целью», что «мир поэзии и мир гражданской деятельности вполне независимы друг от друга» (А. В. Дружинин)[10], что область поэзии — «вечные свойства души человеческой» (В. П. Боткин)[11].Они ратовали за «созерцательное направление» литературы (слова Боткина)[12] и утверждали, что необходимо положить «естественный предел сатире» и создавать ценности, которые могут быть «противовесием реализму в искусстве»[13].

По представлениям же Некрасова и поэтов его школы, между искусством и жизнью, поэтической мечтой и повседневной действительностью нет никакого средостения, все многообразие жизни является предметом искусства, художник — человек своего времени и его не могут не волновать больные вопросы и тревоги современности. Еще в начале 1850-х годов Некрасов «незлобивому поэту», чуждому житейских треволнений, противопоставил другого поэта, который, «уста вооружив сатирой», «проповедует любовь Враждебным словом отрицанья».

Разумеется, и представители «чистой поэзии» откликались на политическую злобу дня; борясь с тенденциозностью и политикой в искусстве, сами писали тенденциозные стихи. С другой стороны, Некрасов и его последователи (особенно Некрасов), думавшие прежде всего о переустройстве жизни на более разумных основаниях, не чуждались личных душевных переживаний. Речь шла, таким образом, о преобладающем интересе к той или иной сфере человеческого существования и разном характере их изображения.

Искровцы — одна из ветвей некрасовской школы. Кстати сказать, самое понятие «некрасовская школа» относится еще к 1860-м годам. Мне удалось в свое время обнаружить его в отзыве об одном из искровцев — Д. Д. Минаеве[14]. Характерным признаком этого крыла некрасовской школы было преимущественное (хотя и не исключительное) тяготение к сатире, к тем «низким» жанрам, к которым пренебрежительно относились (во всяком случае, в теории) сторонники «искусства для искусства», — сатирическому фельетону, пародии, эпиграмме и т. п.

Искровцы решительно отвергали эту теорию.

заявляет В. Курочкин в стихотворении «Возрожденный Панглосс».

Поэт для него — прежде всего гражданин, человек, тесно связанный со своим народом, болеющий его страданиями, прославляющий «блеск его великих дел», борющийся за его благо. В таком поэте народ видит своего «учителя» и потерю его переживает как великое горе: «Угас поэт — народ осиротел» (стихотворение на смерть Беранже).

Другой поэт, А. Сниткин, в ответ на программное стихотворение Я. П. Полонского «Для немногих» пишет стихотворение под полемическим заглавием «Для многих». Полонский признается в этом стихотворении, что бог не дал ему «бича сатиры» и что не дело поэта писать о «мире сует», «карать обиды, грехи народов и судей», что его призвание совсем иное. К нему прилетают видения, звезды шлют ему немой привет, но немногие внимают ему, и он — поэт для немногих. Отклоняя такой взгляд на поэзию, Сниткин выдвигает диаметрально противоположную точку зрения. Для него на первом плане — обличительная общественная сила поэзии, защита «безгласных, маленьких людей», и он готов отказаться для этого от воспевания «сонных листьев трепетанья» и «сонма созвездий в небесах». Формуле «И для немногих я поэт» Сниткин противопоставляет другую, выражающую его демократические убеждения: «Я для публики поэт».

Резко оценивая литературную деятельность П. А. Вяземского и исходя при этом из его идейной позиции в 1860-е годы, В. Курочкин упрекает бывшего друга Пушкина в том, что он «не знал поэзии в свободе», «не понимал ее в борьбе» («Стансы на будущий юбилей Бавия»), тем самым подчеркивая признаки подлинного поэта. В одном из своих «Реальных сонетов» Курочкин дает портрет поэта-сатирика:

Но безобидный смех, лишенный «гражданской цели», никого, по существу, не затрагивающий, вызывает у искровцев решительное осуждение (см., например, «Юмористам» Минаева).

В своих полемических оценках и характеристиках (в первую очередь это касается оценок литературных) «Искра» допускала явные преувеличения, естественные в напряженной обстановке 1860-х годов. Некоторые ее суждения ошибочны и несправедливы, но нельзя забывать вместе с тем об их общей направленности, о том, что эти ошибочные суждения высказывались в борьбе за новые социальные идеалы, новую демократическую культуру и литературу. В этой связи уместно вспомнить слова Н. П. Огарева, сказанные по другому поводу — о декабристах: «Мы не можем ценить их действий с точки зрения нам современного опыта; нравственная оценка людей того времени, как и вообще исторических людей, не может быть основана на истинности современных им понятий, а только на чистоте их побуждений»[15].