Привет мой вам, сочлен новоизбранный!
Любители Словесности Российской
Высокой честью, сделанной вам ныне,—
Принятьем в члены, признают законность
Той отрасли словесности, которой
Вы представителем являетесь меж нами.
Да, в обличительной словесности я вижу
Явление законное, сказал я,
Необходимое, скажу, усугубляя,
И, так сказать, отрадное явленье.
Она не есть пустое раздраженье
Отдельных лиц, но, я заметить смею:
Скорбящее она самопознанье,
Глубокий стон из сердца и — осмелюсь
Произнести — народной подоплеки!
Но, к сожаленью, должен я заметить,
Что в обличительной словесности я вижу
Еще одно печальное явленье.
Хотя оно естественное тоже[102].
Таков закон, начертанный природой!
Мы, например, всё зло от самохвальства
Официального здесь признаем открыто
И… продолжаем в наших заседаньях.
Она — едва возделанная отрасль
Словесности — выходит из границы
И очень часто дерзость беззаконья
Свободою законною считает!
(Обращаясь к г-ну Селиванову.)
Я вам упрек высказываю смело,
Затем… что
вы ему
не подлежите[103].
Да, клеветы в журналах и газетах
(Я говорю о «петербургских» только)
Мы, государь мой, видим беспрестанно.
Я привести пример себе позволю:
Один весьма младой повествователь
Изобразил в своем повествованьи
Судебное и подлинное дело.
Он романист — не следователь просто,—
И в повести выводятся не только
Откупщики, чиновники и судьи,
Но жены их, и дети, и внучата.
Какое он имел на это право,
Писатель-клеветник, писатель-сплетник?
[104] Пусть в повести имен нет настоящих,
Пусть даже всей губернии известно,
Что откупщик бездетен, что чиновник —
Положим, N — женат ни разу не был
И что судья — вдовец уже три года;
Пусть будет так. Но все ли это знают?
Но
сказано[105], что все они женаты,
Что все они детей имеют — ergo:
В губерниях Иркутской, Енисейской,
В Шпицбергене, на Ледовитом море,
У полюса — за правду это примут!
По-моему — нет клеветы гнуснее
И отвратительней — сказать себе позволю.
И что ж? Почет и знаки одобренья
Писателя младого увенчали!
Я сам читал — обед публичный в клубе
Ему был дан торжественно — за оный
Поступок, сто́ящий иного награжденья:
Позорного столба общественного мненья!
По чести, я судил поступок строго,
Но пощажу хвалителей романа
И автора к столбу не поведу…
Хотя в душе мне и прискорбно очень:
Так молод он и так уже порочен!
Ах! нет у нас литературных нравов,
Затем что мы весьма недавно пишем
[106] И вместо дела споры только слышим
О том, чей город краше и милее
И чей язык пригоднее для фразы.
Ах! нет у нас литературных нравов!
А то б на все подобные явленья
Я отвечал улыбкою презренья.
Я указал, сочлен новоизбранный,
На терния и вредные растенья,
Которые недавно засорили
Словесности Российской вертоград,—
Вам, государь мой, смело указал я —
Вы чужды их: вы деятель достойный…
Они для вас как бы не существуют.
Я остаюсь затем при убежденьи,
Что только гласность может всё исправить.
Помолимся Перуну и Даж-богу
[107] И всем иным славянским божествам,
Дабы они писателям внушили
Порочных типов только очертанья,
Без всякого прикосновенья к жизни,
И я тогда, и все довольны будут,
Не скажут нам, что меч словесный правды
Мы в клеветы кинжал преобразили —
И в отрасли словесности, которой
Вы представителем являетесь меж нами,
Мы добрые узрим плоды, конечно,
Которые в руках достойных ваших
Должны созреть, конечно, и созреют
[108].
1860
Знали ль вы норманнов друга?
Он был славен и учен:
Тени Шлецера и Круга
Из могилы вызвал он.
Знаменитым словопреньем
Целый город оживил…
Ну, так знайте: убежденьем
Он шутил, ведь он шутил!
Знали ль вы норманнов друга?
Он был славен и учен.
От сомнения недуга
Исцелил весь город он:
Он сказал нам: «Вы созрели!» —
И восторгом встречен был…
Ну, так знайте же: на деле
Он шутил, ведь он шутил!
Как профессор и «любитель»,
Он хотел, чтоб целый зал,
Как словесности обитель,
Речи слушал и молчал.
И чтоб он прилежным детям
Слово правды возвестил…
Ну, так знайте, что и этим
Он шутил, ведь он шутил!
Ты — ученый без призванья,
Ты — любитель-журналист.
Ты — поэт без дарованья,
Ты — без мнений публицист.
Ты — ходящий по канату,—
Пусть бы каждый затвердил
Эту дивную кантату:
Он шутил, ведь он шутил!
Поучайте нас, пишите
И смелей! вперед, назад —
Вплоть до старости пляшите,
Если держит вас канат;
Покачнется — и мгновенно
Шест держать не хватит сил,—
Пойте песню откровенно:
Я шутил, ведь я шутил!
1860