Друзья мои, мы строго нейтральны
На свой, чужой и на казенный счет;
Но русский же завет патриархальный
Велит встречать шампанским Новый год.
Смотрите, вот: кипучею игрою
Дух Франции в бокалах засверкал…
Подымем же свободною рукою
За Францию хотя один бокал!
Естественной к своей земле любовью
В сознании оправдана война,
Народный меч святым стал, если кровью
Родных детей земля окроплена.
Права земли дает сама природа —
Тому и хлеб, кто ниву запахал.
Подымем же, во имя прав народа,
За Францию еще один бокал!
Вне жизни нет искусства, нет науки!
В Париже — центр и знаний и искусств.
Не ум, сердца сложили эти звуки —
В сердцах людей нет неитральных чувств.
Народам чужд пригодный для скитаний
По всем дворам туманный идеал.
Подымем же, во имя светлых знаний,
За Францию еще один бокал!
Растет, растет в Германии «единой»
Союз штыков, но Франция одна —
И под сапог, подбитый дисциплиной,
Изменою повергнута она,
Чтоб новые гражданственности всходы
На почве их он в корне затоптал.
Подымем же за будущность свободы,
За Францию еще один бокал!
За будущность? Но даже в наше время
В России уж былого рабства нет.
Где ж брошено святой свободы семя?
Где равенства блеснул впервые свет? —
Во Франции восьмнадцатого века.
Подымем же, во имя тех начал,
Во имя прав природных человека,
За Францию еще один бокал!
Двойную цепь, впотьмах, рукой дрожащей
Предательство осаде подает;
Но тверд в борьбе Париж, за всех скорбящий,—
В нем думает и действует народ,
В сияньи дня, над тем великим делом,
Которое бог мира указал.
Подымем же — о мире в мире целом —
За Францию последний наш бокал!
1871
«Суровый Дант не презирал сонета» —
Так заверял в былые дни поэт.
Я нахожу весьма разумным это:
Чем заслужил презрение сонет?
Что может быть удобней для поэта,
За каждый стих дающего ответ,
В том обществе, где более уж нет
На прежние стремления ответа?
К стихам своим поэт, конечно б, мог
Прибавить, сверх четырнадцати строк,
Горячую пятнадцатую строчку;
Но, в кандалах гармонии, он сам,
Предупреждая цензора, к стихам,
Как «Гражданин» к реформам, ставит точку.
1872 или 1873
Веселый трезвон по церквам
На всех колокольнях окрестных,—
И «чистые сердцем» во храм
Стремятся в одеждах воскресных.
Отпущены людям грехи!
И только поэт, одиноко,
Творит не молитву — стихи —
В беспраздничной скорби глубокой.
Он видит, как в будничной мгле
Об воздухе, свете, тепле
Идет окаянная битва —
И в бой с торжествующим злом
Кидает сатиру, как гром;
Сатира есть тоже молитва.
<1873>
Как некогда Дарья застыла
[162] В своем заколдованном сне —
Так образ Снегурочки милой
Теперь представляется мне.
В раздумьи склонилась уныло —
Не знает, что делают с ней.
Мертвящею мощью своей
Над ней распростерся Ярило.
Излила бы в песнях святых
Всю правду для ближних своих…
Ни звука! Душа умирает…
Недвижно сомкнулись уста.
Ни звука! Кругом пустота…
И тает Снегурочка, тает…
<1873>
Нравственность как будто бы слово всем известное;
Что ж такое нравственность — мы еще не знаем:
Рубище ль мужицкое, грязное, но честное?
Маска ли, надетая зверем-шелопаем?
Что такое чистое? что такое грязное?
Всё слова известные — но слова без связи.
По болезням общества и леченье разное:
Есть весьма целебные для гангрены грязи.
Против лицемерия, обществу ненужного,
Искренность — картешница люда безоружного.
Если переполнилась в наше время клиника
Русскому противными русскими Тартюфами —
Выпалим в бесстыдников фарсами и буффами
И высоконравственным грубым смехом циника!
<1873>