—Я так и сказал? Что-то не помню…
—Джордж, послушай, перестань мне голову морочить. Ты отлично знаешь, что именно так и сказал, и не пытайся увильнуть. Что там со шлаком? Выкладывай.
—Понимаешь… —начал он и замолчал, и молчал долго-долго, а потом сказал: —Ну, ладно. Что тут скрывать? С тех пор… С тех самых пор я больше не покупаю типографский сплав. И тем не менее у меня его на несколько тонн больше, чем было, и это не считая того, что я рассылаю по типографиям наборы. Понял?
—Нет. Если только это не…
Он кивнул.
—Он занимается трансмутацией, Уолтер. Я узнал об этом на второй день, когда он стал работать так быстро, что у меня вышли все слитки. Я пристроил к металлоподавателю засыпную воронку и так осатанел, что принялся совать туда непромытые старые наборы. Потом решил снять шлак с поверхности расплава… А никакого шлака не оказалось. Поверхность расплава была гладкая и сияла… ну, как твоя лысина, Уолтер.
—Но… —пробормотал я. —Как же…
—Не знаю, Уолтер. Какие-то химические процессы. Что-то вроде серой жидкости. Она внизу, на дне металлоподавателя. Я ее видел однажды, когда металл почти кончился. Эта жидкость действует вроде желудочного сока и переваривает в чистый типографский сплав все, что я загружаю в воронку.
Я провел тыльной стороной ладони по лбу, обнаружил, что лоб у меня мокрый, и сказал слабым голосом:
—Все, что ты бросаешь…
—Да, все. Когда у меня вышли слитки, обрезки, зола и сорная бумага, я принялся… Ладно, ты увидишь, какую ямищу я вырыл на заднем дворе.
Несколько минут мы молчали. Когда машина затормозила у дверей моего отеля, я сказал:
—Джордж, если ты хоть сколько-нибудь ценишь мои советы, разбей эту машину вдребезги, пока не поздно. Если это тебе удастся. Она опасна. Она может…
—Что она может?
—Не знаю. Тем-то она и ужасна.
Он завел мотор, снова выключил его и задумчиво поглядел на меня.
—Я… Что ж, может быть, ты и прав, Уолтер. Но я получаю такую прибыль… ведь из-за нового металла она еще больше, чем я тебе сказал… и у меня просто духу не хватает остановиться. А она становится все умнее. Я… я не говорил тебе, Уолтер, что теперь она сама чистит свои потроха? Она выделяет графит.
—До свидания, —сказал я и так и стоял на краю тротуара, пока его машина не скрылась из виду.
Я собрался с духом и зашел в типографию Ронсона только к вечеру следующего дня. Дурные предчувствия овладели мною прежде, чем я открыл дверь.
Джордж сидел в своей конторе за столом, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Когда я вошел, он поднял голову и уставился на меня налитыми кровью глазами.
—Ну? —спросил я.
—Я попробовал, —сказал он.
—Разбить его?
Он кивнул.
—Ты был прав, Уолтер. А я очень долго тянул и вот теперь дождался. Он слишком умен для нас. Смотри! —Он выставил вперед левую руку, и я увидел, что она обмотана бинтом. —Он плюнул в меня расплавом.
Я тихонько присвистнул.
—Слушай, Джордж, надо отсоединить его от сети…
—Это я уже сделал, —сказал он. —Обесточил снаружи, для безопасности. Но ничего из этого не вышло. Он начал генерировать ток внутри себя.
Я шагнул к двери, ведущей в типографию. Жутко было даже заглянуть туда. Заколебавшись, я спросил:
—Что, если я…
Он кивнул.
—Все будет в порядке, если не делать лишних движений, Уолтер. Главное —не хвататься за кувалду или что-нибудь в этом роде, понял?
Я решил, что отвечать на это не стоит. Скорее бы я напал на королевскую кобру с зубочисткой в руках. Всей моей смелости хватило лишь на то, чтобы приоткрыть дверь и заглянуть в типографию. То, что я там увидел, заставило меня немедленно нырнуть обратно в контору. Когда я заговорил, мой голос звучал как-то странно даже для моих собственных ушей.
—Джордж, это ты передвинул машину? Она теперь шага на четыре ближе к…
—Нет, —сказал он. —Я ее не двигал. Пойдем выпьем, Уолтер.
Я перевел дух.
—Ладно, —сказал я. —Только скажи сначала, какой у тебя теперь распорядок. Почему ты не…
—Нынче суббота, —сказал он. —Я… он перешел на пятидневную сорокачасовую рабочую неделю. Вчера я дал маху —взялся набирать на нем книгу о рабочем законодательстве. Видимо… Ты понимаешь…
Он полез в верхний ящик стола.
—Одним словом, вот тебе гранки манифеста, который он выпустил нынче утром: здесь он требует прав. Может, это и к лучшему; как бы то ни было, он разрешил вопрос насчет переработки, понимаешь? Сорокачасовая неделя означает, что отныне я буду брать не так много работы, но все равно получу свои пятьдесят долларов в час, и это еще не считая прибыли от превращения навоза в типографский сплав, это очень неплохо, но…
Я взял из его рук гранки и поднес к свету. Текст начинался словами: Я, ЭТАОИН ШРДЛУ…
—Это он сам написал? —спросил я.
Он кивнул.
—Джордж, —сказал я. —Ты говорил насчет выпивки…
Видимо, выпивка прочистила-таки нам мозги, потому что после пятого круга все стало очень хорошо. Так хорошо, что Джордж поразился, как же он не додумался до этого раньше. Он объявил, что с него довольно, более чем довольно. Уж не знаю, то ли манифест Этаоина притушил в нем жадность, то ли его доконало то, что машина сама передвигается, то ли еще что-нибудь, но теперь он считал, что больше ничем не обязан машине.
Мне удалось втолковать ему, что от него требуется только держаться от машины подальше. Мы могли прекратить издание газеты и вернуть заказы, на которые он заключил контракты. За некоторые из них ему придется платить неустойку, но теперь, после периода его невиданного процветания, у него был изрядный куш в банке, и после всех выплат останется чистыми круглая сумма в двадцать тысяч. С такими деньгами он может запросто начать выпуск новой газеты или по-прежнему выпускать существующую в другом месте, продолжая выплачивать ренту за прежнюю типографию, и пусть Этаоин Шрдлу подавится своим презренным металлом.
Разумеется, все было очень просто. Нам в голову не приходило, что Этаоину это могло не понравиться или что он может что-либо предпринять. Да, все казалось простым и окончательным. По этому случаю мы надрались.
Надрались мы как следует, и ночью в понедельник я все еще был в больнице. Но к этому времени я уже немного оправился и попытался дозвониться до Джорджа. Он не отзывался. Значит, это был уже вторник.
Вечером в среду доктор прочел мне наставление на тему о том, сколько можно пить в моем возрасте, и объявил, что я могу идти, но если я снова так напьюсь…
Я отправился к Джорджу. Дверь мне открыл изможденный человек с тощей физиономией. Только когда он заговорил, я узнал Джорджа Ронсона. Он сказал только:
—Привет, Уолтер. Заходи.
В его голосе не было ни радости, ни надежды. Он напоминал ожившего покойника.
Я последовал за ним в контору и сказал:
—Джордж, подтянись. Что еще произошло? Скажи мне.
—Все напрасно, Уолтер, —сказал он. —Я сдался. Он… он приставил мне нож к горлу. Теперь я должен отрабатывать на нем эту сорока-часовую неделю, хочу я этого или нет. Он… он обращается со мной как со слугой, Уолтер.
Я заставил его сесть и спокойно рассказать все по порядку. Он пустился в объяснения. В понедельник утром, как обычно, он явился к себе в контору, чтобы оформить кое-какие финансовые дела. Он не собирался заглядывать в типографию. И вдруг в восемь часов он услыхал, что там что-то движется.
Охваченный страхом, он заглянул в дверь. Линотип (Джордж рассказывал об этом с ужасом в глазах) двигался, двигался прямо к двери в контору.
Джордж плохо представлял себе, каким способом он передвигается (позже мы обнаружили подшипники), но он двигался —вначале медленно, но затем все быстрее и уверенней.
Почему-то Джордж сразу понял, чего хочет машина. И, поняв это, осознал, что его дело дрянь. Едва он оказался в поле зрения машины, как она остановилась и принялась щелкать, и на приемный столик выпало несколько свежеотлитых строк. Джордж приблизился к ней, как приговоренный всходит на эшафот, и прочел эти строки: Я, ЭТАОИН ШРДЛУ, ТРЕБУЮ…
На мгновение ему страшно захотелось бежать куда глаза глядят. Но мысль о том, как он скачет по главной улице города, а за ним по пятам гонится… Нет, это было невыносимо. И пусть даже ему удалось бы улизнуть —это было вполне возможно, если только машина не выработала в себе каких-то новых способностей, что тоже было вполне вероятно, —а вдруг она тогда изберет другую жертву? Или учинит что-нибудь пострашнее?