Во время первого эксперимента в Кони-Айлендском филиале, когда хронор вернулся обратно уже через девятую долю секунды, самые различные лаборатории, оснащенные всевозможными аппаратами, тщательнейшим образом проверяли, не произошло ли каких-нибудь изменений. И никаких изменений не обнаружили! Государственная комиссия сделала из этого вывод, что поток времени строго разграничен на прошлое, настоящее и будущее и в нем ничего изменить нельзя. Но Мейсона и его приспешников это, видите ли, не убедило, они…

I. Четыре миллиарда лет назад. Хронор парит в облаках из двуокиси кремния над бурлящей Землей и с помощью автоматов неторопливо собирает сведения. Пар, который он потеснил, сконденсировался и падает огромными сверкающими каплями.

—…настаивали, чтобы мы приостановили эксперименты, пока они еще раз все не просчитают. Дошли до того, что утверждали, будто, если изменения произошли, мы не могли их заметить и ни один прибор не мог их засечь. Они говорили, будто мы воспримем эти изменения как что-то существовавшее испокон веков. Видали? И это в ту пору, когда нашему государству —а ведь это и их государство тоже, уважаемые представители прессы, их тоже —грозила величайшая опасность. Можете себе представить…

Он просто не находил слов. Он шагал взад-вперед и качал головой. И репортеры, сидя в ряд на длинной деревянной скамье, тоже сочувственно покачивали головами.

Снова прозвучал гонг. Два тусклых шара мелькнули за экраном, ударились друг о друга и разлетелись в противоположных временных направлениях.

—Вот вам! —секретарь махнул рукой в сторону экрана. —Первое колебание закончилось. И разве что-нибудь изменилось? Разве все не осталось, как было? Но эти инакомыслящие будут твердить, что изменения произошли, только мы их не заметили. Спорить с такими антинаучными, основанными на слепой вере взглядами —пустая трата времени. Эта публика…

II. Два миллиарда лет назад. Огромный шар парит над огненной, сотрясаемой извержениями Землей и фотографирует ее. От него отвалилось несколько докрасна раскаленных кусков обшивки. У пяти-шести тысяч сложных молекул при столкновении с ними разрушилась структура. А какая-то сотня уцелела.

—…будет корпеть тридцать часов в день из тридцати трех, чтобы доказать, что черное —это не белое или что у нас не две луны, а семь. Они особенно опасны…

Долгий приглушенный звук —это вновь столкнулись и разлетелись шары. И теплый оранжевый свет угловых светильников стал ярче.

—…потому что они владеют знанием, потому что от них ждут, что они укажут наилучшие пути. —Теперь правительственный чиновник стремительно скользил вверх и вниз, жестикулируя всеми своими псевдоподиями. —В настоящее время мы столкнулись с чрезвычайно сложной проблемой…

III. Один миллиард лет назад. Примитивный тройной трилобит, которого машина раздавила, едва он успел сформироваться, растекся по земле лужицей слизи.

—…чрезвычайно сложной. Перед нами стоит вопрос: будем мы струмпать или не будем? —Он говорил теперь вроде бы уже и не по-английски. А потом и вовсе замолчал. Мысли же свои, разумеется, выражал, как всегда, похлопывая псевдоподией о псевдоподию.

IV. Полмиллиарда лет назад. Чуть изменилась температура воды, и погибли многие виды бактерий.

—Итак, сейчас не время для полумер. Если мы сумеем успешно отращивать утраченные псевдоподии…

V. Двести пятьдесят миллионов лет назад.

VI. Сто двадцать пять миллионов лет назад.

—…чтобы Пятеро Спиральных остались довольны, мы…

VII. Шестьдесят два миллиона лет.

VIII. Тридцать один миллион..

IX. Пятнадцать миллионов.

Х. Семь с половиной миллионов.

—…тем самым сохраним все свое могущество. И тогда…

XI. XII. XIII. XIV. XV. XVI. XVII. XVIII. XIX.

Бум… бум… бум бумбумбумумумумумуммммм…

—…мы, разумеется, готовы к преломлению. А это, можете мне поверить, достаточно хорошо и для тех, кто разбухает, и для тех, кто лопается. Но идейки разбухателей, как всегда, окажутся завиральными, ибо кто лопается, тот течет вперед, а в этом и заключена истина. Из-за того, что разбухатели трясутся от страха, нам вовсе незачем что-либо менять. Ну вот, аппарат наконец остановился. Хотите разглядеть его получше?

Все выразили согласие, и их вздутые лиловатые тела разжижились и полились к аппарату. Достигнув четырех кубов, которые больше уже не издавали пронзительного свиста, они поднялись, загустели и вновь обратились в слизистые пузыри.

—Вглядитесь, —воскликнуло существо, некогда бывшее исполняющим обязанности секретаря при администраторе по связям с прессой. —Посмотрите хорошенько. Те, кто роптал, оказались неправы —мы нисколько не изменились. —И он торжественно вытянул пятнадцать лиловых псевдоподий. —Ничто не изменилось!

БЕРНИ ПО ПРОЗВИЩУ ФАУСТ

Перевод А.

Чапковского и С.

Левицкого

Фаустом прозвал меня Рикардо, а что это значит, я и сам толком не знаю.

Так вот, сижу я, значит, в своей крохотной конторе шесть футов на девять. Читаю объявления о распродаже списанного государственного имущества. Пытаюсь смекнуть, на чем можно заработать доллары, а на чем головную боль.

Тут дверь конторы отворяется. И этот тощий тип с неумытой рожей, одетый в замызганный светлый костюм, заходит в мою контору и, откашлявшись, предлагает:

—Двадцать долларов за пять не купите?

—Что-о? —спросил я, вытаращив глаза.

Он переступил с ноги на ногу и опять откашлялся.

—Двадцать, —пробормотал он. —Двадцать за пять.

Под моим взглядом он потупился и уставился на свои ботинки. Паршивые, грязные ботинки —такие же паршивые и грязные, как и все, что было на нем.

—Я плачу вам двадцать долларов, —объяснял он носкам своих ботинок. —И покупаю за них пять. У вас остается двадцатка, у меня —пятерка.

—Как вы сюда попали?

—Взял да и вошел, —ответил он, немного смешавшись.

—Ах, так вы просто взяли да и вошли, —злобно передразнил я его. —А теперь возьмите да и спуститесь вниз и выметайтесь отсюда к чертовой матери. В вестибюле ясно написано, что нищим вход воспрещен.

—Я не прошу подаяния, —он одернул пиджак. Таким движением разглаживают складки смятой ночной пижамы. —Я предлагаю сделку. Двадцатку за пятерку. Я вам…

—Вызвать полицию?

Он явно сдрейфил.

—Нет. Зачем вызывать полицию? Я вам ничего не сделал!

—Через секунду я вызываю полицию. Я вас честно предупреждаю. Стоит мне только позвонить вниз, в вестибюль, и сюда тотчас пришлют полицейского. Здесь не попрошайничают. Здесь занимаются бизнесом.

Он провел ладонью по лицу, и ладонь стала грязной; он вытер ее о лацкан.

—Значит, не хотите? —сказал он. —Двадцать за пять. Ведь вы занимаетесь куплей-продажей! Что же вам не подходит?

Я поднял телефонную трубку.

—Ладно, —остановил он меня, вытянув вперед грязную пятерню. —Я ухожу.

—Так-то оно лучше. И дверь за собой закройте.

—Если вы передумаете, —он запустил руку в карман своих грязных, мятых брюк и достал визитную карточку. —Вы можете найти меня здесь. Почти в любое время.

—Убирайтесь, —сказал я ему.

Он протянул руку, бросил карточку на стол, на кучу объявлений о распродаже, раза два кашлянул, взглянул на меня —не клюнул ли я на этот раз. Нет? Нет. И он поплелся к выходу.

Кончиками указательного и большого пальцев я брезгливо взял визитную карточку и собрался было бросить ее в корзину.

Но потом передумал. Визитная карточка. Все-таки чертовски необычно такая рвань и с карточкой. Но карточка —вот она.

Да, если разобраться, и вся сцена была необычна. Я даже начал жалеть, что выгнал его, не дав высказаться до конца. Он ведь и правда ничего не сделал —выдумал новый рекламный трюк, и только. Я и сам постоянно заимствую новые рекламные трюки. Я расширяю свою маленькую контору, я покупаю и продай, но половина моих товаров —хорошие идей. Идеи я готов заимствовать даже у нищего.

Карточка была чистая, белая —только от пальцев остались темные пятна. Через всю карточку каллиграфическим почерком было выведено: Мистер Ого Эксар. Ниже стояли название и номер телефона гостиницы на площади Таймс-сквер, расположенной неподалеку от моей конторы. Я знал эту гостиницу —не слишком дорогая, но и не ночлежка, так, что-то среднее.

В углу карточки стоял номер комнаты. Это меня вдруг развеселило. Совершенно непонятно!