В корне противоположную жизнь вел в своем темном и угрюмом доме старик Вернер. Поработав у себя в тесном кабинете за прадедовской конторкой, он желал хорошо поесть, по возможности еще лучше выпить. Однако ему претило чревоугодничество в одиночку, — кроме домочадцев, по настоянию хозяина, за столом постоянно собирались и друзья и посторонние, мало-мальски причастные к его дому; стулья у него были ветхие, но гости сидели на них каждый день. Все внимание приглашенных было сосредоточено на вкусных яствах, и никто не замечал, что подают их в простой посуде. В погребе здесь хранилось не много вин, однако выпитую бутылку обычно сменяла другая, сортом лучше.

Так жили оба отца, часто встречались, обсуждали между собой общие дела и как раз нынче решили отправить Вильгельма в путешествие по торговой надобности.

— Пусть оглядится на белом свете и заодно займется нашими делами в чужих краях, — сказал старик Мейстер. — Заблаговременно приучить молодого человека к тому, чем ему предназначено заниматься, значит поистине облагодетельствовать его. Ваш сын воротился из поездки такой довольный, так умело справился с делами, что мне не терпится посмотреть, как поведет себя мой Вильгельм. Боюсь, его учение обойдется дороже.

Старик Мейстер, весьма высоко ставивший собственного сына и его даровитость, сказал так в надежде, что его приятель начнет возражать и превозносить отменные способности молодого человека. Однако в этом он обманулся: старик Вернер, в деловых вопросах доверявший лишь тому, кого испытал самолично, невозмутимо ответил:

— Следует все проверить; мы можем послать его по тому же самому пути, дав ему указания, которыми бы он руководствовался; надо взыскать кое-какие долги, возобновить старые знакомства, завязать новые. Он может также посодействовать той торговой сделке, о которой я давеча вам говорил; не получив точных сведений на месте, трудно чего-либо добиться.

— Пускай собирается, — решил старик Мейстер, — и поскорее трогается в путь. Но где мы достанем лошадь, пригодную для такого рода путешествий?

— Долго искать не придется. Мелочный торговец в X. недодал нам долга, но человек он неплохой и предложил в уплату лошадь, вполне сносную, со слов моего сына, который ее видел.

— Пускай съездит за ней сам; отправясь туда в почтовой карете, он до послезавтрашнего утра смело обернется; тем временем ему тут будут приготовлены пожитки и письма, так чтобы в начале той недели он тронулся в дорогу.

Позвали Вильгельма и сообщили ему о принятом решении. Как же он обрадовался, когда получил способ осуществить свое намерение, когда случай сам, без его участия, шел ему в руки. Страсть его была столь велика и столь искренне убеждение в правоте своего желания избавиться от гнета прежней жизни, избрав новый, более достойный путь, что ни совесть, ни малейшая тревога не шевельнулись в нем; даже наоборот, он почел свою ложь святой ложью. У него не было сомнений, что родители и родственники впоследствии будут хвалить его и благословят на этот шаг; в стечении обстоятельств он усмотрел направляющий перст судьбы.

Бесконечно тянулось для него время до ночи, до того часа, когда он вновь увидит возлюбленную. Он сидел у себя в комнате, обдумывая план путешествия, как искусный вор или колдун, сидя в темнице, время от времени высвобождает ноги из крепких кандалов, дабы увериться, что избавление возможно, что оно даже ближе, чем думают недальновидные надзиратели.

Наконец пробил ночной час; Вильгельм выскользнул из родительского дома, стряхнул с себя все, что его угнетало, и пошел по безлюдным улицам. На большой площади он воздел руки к небу и почувствовал, что прошлое осталось где-то внизу, где-то вдали; он освободился от всего и попеременно воображал себя то в объятиях возлюбленной, то вместе с ней на залитых светом театральных подмостках; он витал на крыльях надежды, и только возглас ночного сторожа напоминал ему, что он еще бродит по земле.

Возлюбленная выбежала навстречу ему на лестницу, и как она была хороша, как мила! Она встретила его в новом белом неглиже; ему казалось, что он никогда еще не видел ее столь пленительной. Так обновила она подарок отсутствующего любовника в объятиях присутствующего, с неподдельной страстью одаряя любимого всем богатством любовных ласк, врожденным и благоприобретенным; надо ли спрашивать, какое это было для него счастье, какое блаженство.

Он рассказал ей о происшедшем и в общих чертах открыл свои планы и намерения. Обосновавшись, он тотчас же приедет за ней в надежде, что она не откажет отдать ему свою руку. Бедняжка, скрывая слезы, прижимала друга к груди, а он, хоть и толковал ее молчание в свою пользу, однако не прочь был получить ответ, особливо когда под конец застенчиво и ласково спросил ее, нет ли у него оснований считать себя отцом; но и на это она ответила лишь вздохом, лишь поцелуем.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На другое утро Мариана проснулась только для того, чтобы огорчиться заново: она чувствовала себя очень одинокой, не желала глядеть на белый день, не вставала с постели и плакала. Старуха села возле нее, старалась ее вразумить, утешить, но сразу не легко было исцелить раненое сердце. А тут ведь близилось мгновение, которое бедняжка считала последним в своей жизни. Да и можно ли представить себе положение тревожнее? Возлюбленный собирался уехать, непрошеный любовник грозился явиться, и впереди надвигалась самая главная беда — вполне вероятная встреча их обоих.

— Успокойся же, душенька, — восклицала старуха, — смотри, ты у меня выплачешь свои прекрасные глазки! Неужели же такое несчастье иметь двух любовников? И если ты можешь дарить свою нежность только одному, так будь хотя бы благодарна другому, который за всю заботу о тебе, конечно, уж достоин зваться другом.

— Возлюбленный мой предчувствовал, что нам предстоит разлука, — со слезами твердила Мариана. — Ему привиделось во сне то, что мы так тщательно пытались от него скрыть. Он спокойно спал около меня. Вдруг я слышу, он испуганно бормочет что-то невнятное. Я в страхе бужу его. Ах! с какой любовью, с какой нежностью, с каким пылом обнял он меня! «О Мариана! — воскликнул он. — Из какого ужасного состояния ты меня вырвала! Как мне благодарить тебя за то, что ты избавила меня от этого ада. Мне снилось, — продолжал он, — будто я очутился вдали от тебя, в какой-то незнакомой местности; но твой образ витал передо мной: я видел тебя на красивом холме, все вокруг было залито солнцем, и какой прекрасной ты мне казалась! Но вскоре твой образ стал скользить вниз, все ниже и ниже; я протянул К тебе руки, они не дотянулись до тебя через такую даль. А образ твой все опускался, приближаясь к большому озеру, которое широко распростерлось у подножья холма, скорее это было болото, чем озеро. Вдруг какой-то мужчина протянул тебе руку, как будто желая отвести наверх, а вместо этого повел тебя куда-то в сторону и старался привлечь к себе. Я не мог достигнуть тебя и стал кричать в надежде тебя предостеречь. Когда я попытался идти, земля, казалось, держит меня, когда мне удавалось идти, путь мне преграждала вода, и даже крик мой застревал в стесненной груди». Так он рассказывал, бедненький, отдыхая от испуга у меня на груди и радуясь, что страшный сои вытеснен счастливейшей действительностью.

Старуха по мере сил старалась своей прозаической речью низвести к обыденной жизни ее поэтический рассказ, пользуясь испытанным способом птицеловов, которые на своей дудке подражают голосам тех, кого желают побыстрее и почаще заманивать в свои сети. Она расхваливала Вильгельма, превозносила его стан, глаза, его любовь. Бедная девушка с удовольствием слушала ее, встала, согласилась одеться и как будто поуспокоилась.

— Дитятко, душенька моя, — вкрадчиво продолжала старуха, — я не хочу ни огорчать, ни обижать тебя, я даже не думаю отнять у тебя твое счастье. Как смеешь ты превратно толковать мои намерения, разве ты забыла что я всегда пеклась больше о тебе, нежели о себе? Только скажи мне, каково твое желание, и мы уж придумаем, как его осуществить.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: