Что тут началось! Маленькие злые барашки набросились на меня сверху, словно стая крыс, а тяжелые валы били меня сзади, пытаясь опрокинуть. Но я не сдавался. Да неужто какая-то Чудская лужа одолеет сына Линды и Калева! Как бы не так! С трудом пробивался я к берегу, и с каждым шагом возрастало мое упорство.

Очень мне хотелось обложить крепкими словами и волны, и их повелителя, но пришлось воздержаться: не мог же я повторить ошибку вороны, не сумевшей пред лисьей лестью устоять и при ответе вкусный кусочек из клюва уронившей. Я, напротив, еще крепче зубы сжал, но сумел все же процедить:

Скинул на песок тяжкую свою ношу, вынул меч из зубов, покрутил его, готовясь с Колдуном счеты свести. Но сквернавец этот куда-то сгинул. Видать, схоронился в кусты и отсиживается там. Постой, доберусь я ужо до тебя, ракалия!

Одначе переход через взбесившееся озеро изрядно меня умаял. Пожалуй, расправу и завтра учинить не поздно. Устроив себе возле досок песочное ложе, прилег я отдохнуть. Уже начал смежать мои вежды сладостный сон, да пришлось погодить: как бы беда не приключилась, ведь Белогривого-то своего я проспал. Нет, надо озаботиться, чтобы и оружия во сне не лишиться. Положил я свой меч поблизости, поверх доски навалил. А досок-то было:

Пусть хоть мертвецким сном засну, а от шума, ежели кто доски перекладывать станет, вмиг пробужусь. Хитроумием своим довольный, беспечно погрузился я в сон.

Как всем известно, пробуждение было горестное. Гляжу и глазам не верю — все доски в иное место переложены, да с каким тщанием, одна к одной, а меж рядами прокладки, чтобы доски не прогибались.

Ну, а меч, естественно, тю-тю, ищи ветра в поле… Да, силен Колдун!

И с ушами у меня что-то неладно, ничего не слышу — ни птиц щебетанья, ни шелеста волн.

Околдовал-таки меня окаянный!

В том, что Создатель наш может чудеса творить, я не сомневаюсь. Ведомо мне, что компетентному человеку иной раз силы природы покоряются, но чтобы какой-то шелудивый Колдун меня, Калевипоэга, одолел, это уже фантастика! Какой же я тогда богатырь?

Долго я в ушах ковырял. И, гляди-ка, глухота прошла. Должно полагать, опилки да мусор в уши набились. Никакого тут колдовства нет, одначе и меча тоже нет…

Бил-колотил кулаками по башке, зубами от гнева скрипел.

Как пить дать, Колдун тать, он меч украл: на месте преступления нашел я пучок сухих трав, кои у вора из кармана выпали. Убрал вещественное доказательство в свой карман и приступил к розыскам.

Продирался сквозь чащобу, словно разъяренный вепрь, меж кустов рылся, в траве искал, вельми притомился и закручинился. Да… Ведь Колдун-то болтал, что проклятье на мече лежит…

До сего дня финляндское убийство меня мало волновало, я об оном и запамятовал. Вот долг — это да, о долге я беспокоился. А сейчас припомнил злосчастный сей эпизод, как старый кузнец анафеме меня предавал, как со стуком, упав с плеч, голова сына к отцовским ногам покатилась… Да, страшное я злодейство свершил!

Бродил по лесу, горькой кручиной объятый. И какой-то неясный трепет в душе зародился. Чудилось мне, что чибисы стенающими криками остеречь от беды хотят; ветка под ногой хрустнет — меня в дрожь бросает. Это меня-то, Калевипоэга! Потерял я покой и душевное равновесие.

Кружил по лесной полянке в задумчивости, словно не меч свой искал, а иное что-то.

Припомнилась матушка, давно уж не вспоминал я о ней. Как захотелось мне зарыться лицом в ее колени, вдохнуть родной запах материнских юбок!..

И вдруг очутился я на берегу неглубокой речки. В прозрачной воде сиял мой меч! Кинуться, схватить его, но дивный блеск словно заворожил меня — я стоял в оцепенении, не в силах пошевелиться.

«Сей меч тебе погибелью грозит…» — звучало в ушах предсказание Колдуна; а меч сверкал в воде, и красноватые водоросли, колыхавшиеся на дне ручья, придавали лезвию кровавый отблеск.

Долго стоял я возле речки в глубоком раздумье. А потом тихо заговорил с мечом, словно он был живым существом. Вспомнил, как с ним вместе скитались мы по лесам и полям; единожды лишь случилось то, чему не должно бы случиться… Неужто меч мой покинул меня и здесь, в лесной речке, решил остаться?

Вода тихо журчала, и сквозь грустные ее всхлипы послышалась мне скорбная песнь меча:

Видно, суждено моему мечу остаться лежать на речном дне. Навеки. Так предначертано свыше. Не висеть ему больше у меня на поясе… И заклял я свой меч на некий срок, до той поры, пока в надлежащий час явится муж зело разумен, вельми могуч (ну примерно вроде меня), и пусть тогда меч повелит волне со дна его извергнуть и в достойную десницу вложить. Все окрест внимало моим словам, птицы смолкли, шум дерев утих, вроде бы даже и речка журчать перестала.

С трудом отвел я взор свой от дорогого меча, поворотился кругом и прочь пошел. Ах, кабы тем мне и удовольствоваться, попридержать язык, не трепаться зря! Да куда там! Всего несколько шагов отойдя, горькую утрату свою я в полной мере осознал и, гневом ослепленный, с проклятиями тяжкую кару на вора Колдуна призывать принялся. Да только в яростном умопомрачении переврал я слова заклятия:

После сего заклинания по лесу пронесся неистовый вихрь, и промелькнуло среди внезапной бури перед моими очами суровое, черное от сажи лицо финского кузнеца… Что бы это означало? Как видно, дошло мое заклятие.

Тяжело было у меня на душе. Со штабелем досок на плечах скитался я по лесу. И ежели замечал меж дерев одинокий чей-то домик, обратно в чащу отступал. Надо полагать, оные мои действия разумны были, ибо не пристало королю, в смятении душевном обретающемуся, народу своему показываться.

Неведомо, сколь долго бродил бы я по лесам в глубокой раздумчивости, но однажды среди ночи напали на меня разбойники. В «Калевипоэге» сказано, что то были сыновья Колдуна, но я в сем сомневаюсь. Поелику схватка в кромешной тьме вершилась, наверняка сказать не могу, кто они были.

Собирался я почивать, трогательную песенку «Молчи, грусть, молчи» на сон грядущий напевая, и вдруг как треснет меня кто-то сзади по башке мельничным жерновом. От такого удара любой, у кого голова послабее, тут же лапти откинул бы. Я уж на что крепок и то очумел — давай спросонья досками размахивать. Бился, метался, во все стороны мотался, лупил куда ни попадя, а доски-то трескались, пополам лопались, ох, беда! Чем бы дело кончилось, не ведаю, а только слышу, тоненький голосишко откуда-то из чащи совет подает:

Это своевременное указание оказалось весьма уместным: разбойников-то я осилил бы, а вот доски драгоценные, с тяжкими трудами добытые, вдрызг измочалил бы. Кто же был сей тонкогласый помощничек? Писк его, как ни странно, напомнил мне тенорок Колдуна, похитителя меча, но я не стану оспаривать тех, кто твердо заявляет, что наставником моим был просто-напросто маленький ежик. Особой чести для меня нет, что этакая крошка хитростью Калевипоэга превосходит, но, согласитесь, трудно ожидать остроты мысли от головы, по коей только что мельничным жерновом стукнули.