«Вот это будет интересно», - подумал Стоун.

В целом, по мнению Стоуна, дела у них шли неплохо. Группа быстро продвигается одновременно по нескольким направлениям, сулящим успех. И самое главное - у них теперь сколько угодно времени. Нет ни спешки, ни паники, ни оснований для страхов. На Пидмонт сброшена бомба. Микроорганизмы, какие имелись в воздухе, уничтожены, источник инфекции нейтрализован. Единственная точка, откуда могла бы распространиться инфекция, - «Лесной пожар», но «Лесной пожар» построен с тем расчетом, чтобы именно этого и не допустить. При малейшем повреждении изоляции хотя бы в одной из лабораторий зараженная зона будет автоматически отсечена. За полсекунды закроются герметические двери, и соответственно изменится внутренняя планировка всего сооружения.

Опыт других лабораторий, работающих в условиях так называемых аксеничных атмосфер, полностью свободных от любых микробов, учил, что вероятность заражения составляет 15%. Причины тут различны, по большей части конструктивного характера - прорыв герметизирующей прокладки, порез перчатки, нарушение шва, но, так или иначе, случаи прорыва инфекции имели место.

База «Лесной пожар» была готова к таким случайностям. По всей вероятности, никаких случайностей и не будет. А если так, то знай себе работай - работай столько, сколько понадобится: месяц и даже год. Предусмотрено все, беспокоиться просто не о чем...

Холл бродил по коридору, присматриваясь к командным подстанциям ядерного устройства и стараясь запомнить их расположение. На уровне таких подстанций было пять - одинаковые серебристые коробочки размером с пачку сигарет, размещенные с интервалами вдоль главного коридора. На каждой коробочке имелась прорезь для ключа и две лампочки - зеленая и красная. Зеленая горела.

Принцип работы подстанций Холл узнал из объяснений Бертона.

- Во всех лабораториях и во всех вентиляционных каналах закреплены датчики. Они проверяют стерильность воздуха посредством различных химических и электронных определителей и прямых биоанализаторов. Биоанализаторы - это живые мыши, у которых постоянно регистрируется пульс. Если хоть один датчик подает сигнал о заражении воздуха, данная лаборатория автоматически изолируется. Если заражение охватит весь уровень, сработает механизм ядерного устройства. Зеленая лампочка погаснет, начнет мигать красная. Это означает, что до взрыва осталось три минуты. Если вы не вставите и не повернете свой ключ, по истечении трех минут ядерный заряд взорвется.

- И вставить ключ должен именно я?

- Именно вы. В замок вмонтирован приборчик, замеряющий емкостные характеристики человека, вставившего ключ. Замок реагирует на общие размеры тела, в особенности на вес и солевой состав пота. В общем распоряжаться ключом можете только вы и никто другой.

- Значит, как ни крути, а я единственный?..

- Единственный. И у вас единственный ключ. Но есть еще один осложняющий момент. Строители допустили отклонение от проекта. Когда весь комплекс был уже готов и ядерное устройство смонтировано, мы обнаружили, что на уровне недостает трех подстанций. Их установили только пять вместо восьми.

- И что из этого следует?

- А то, что если на уровне начнется утечка, вы должны бегом бежать к ближайшей подстанции. Иначе может получиться так, что вы будете изолированы в секторе, где нет подстанции. И, если какой-нибудь из бактериологических датчиков выйдет из строя и подаст ложный сигнал тревоги, комплекс взлетит на воздух без всяких на то причин...

- Довольно серьезное упущение...

- Видите ли, - сказал Бертон, - три недостающие подстанции должны установить в марте. Но пока еще февраль, так что нам от этого не легче. Вы только не забывайте: чуть что - к ближайшей подстанции, и все будет в порядке.

Ливитт мгновенно проснулся, выкатился из кровати и принялся одеваться. Он был возбужден - ему пришла в голову мысль; занятная мысль, дикая, сумасшедшая, но чертовски занятная...

Пришла эта мысль во сне.

А снился ему дом и вокруг дома город, огромный, многоэтажный, опутанный магистралями город. В доме жил человек, жил со своей семьей; работал он в городе и ездил по городу, двигался туда и сюда, делал что-то - и что-то получал взамен.

А потом, во сне, город вдруг исчез. Остался только дом. И как все изменилось! Один-единственный дом, сам по себе, лишенный всяких связей с внешним миром, лишенный воды, канализации, электричества. Даже улица, на которой стоял дом, и та исчезла. Семья осталась без магазинов, без школ и аптек. И глава семьи, работавший в городе, связанный как-то со всеми другими в городе, тоже остался сам по себе, один...

Дом переродился, стал качественно иным организмом. Отсюда до организма, изолированного в лаборатории, - всего один шаг. Скачок воображения, и...

Надо будет обсудить это со Стоуном. Стоун, конечно, рассмеется - он всегда смеется, - но и задумается. Ливитт знал, что некоторым образом играет роль возмутителя спокойствия, поставщика идей для всей группы в целом. Самых невероятных и неприемлемых, зато новых идей.

Ну что ж, по меньшей мере Стоун заинтересуется.

Ливитт посмотрел на часы. 22.00. Скоро полночь. Быстрее одеваться! Он достал новенький бумажный комбинезон и сунул в него ноги. Комбинезон на ощупь был прохладным.

И вдруг стал теплым. Странная смена ощущений. Он натянул его, встал, застегнул молнию. Уходя, снова бросил взгляд на часы.

22.10.

О боже! Опять... Опять это случилось. На этот раз целых десять минут. Что же с ним было? Он ничего не мог припомнить. Десять минут, целых десять минут ушли, улетучились, пока он одевался, а одевание не могло, не должно было занять более тридцати секунд...

Он снова сел на кровать и попытался вспомнить, что же произошло, но не мог.

Целых десять минут...

Это страшно. Он-то надеялся, что это никогда не повторится, и вот повторилось. Уже несколько месяцев с ним ничего подобного не было, и опять. Из-за волнения, из-за ломки режима, из-за нарушенного распорядка дня началось опять...

На миг подумалось: надо бы рассказать коллегам. Да нет, обойдется. Больше не повторится. Все будет хорошо: Он встал. Он ведь собирался пойти к Стоуну, чтобы обсудить что-то. Что-то важное, очень важное.

Он постоял.

Нет, забыл.

Мысль, образ, волнение, вызванное образом, - все исчезло. Стерлось из памяти. Улетучилось без следа...

Разумеется, надо бы сказать Стоуну, признаться во всем. Но ведь ясно, что ответит и что сделает Стоун. А что это будет означать для него, для Ливитта! Достаточно кому-нибудь узнать - и все переменится. С «Лесным пожаром» придется расстаться. Он никогда уже не вернется к нормальной жизни - придется бросить работу, поломать все свои привычки, бесконечно к чему-то приспосабливаться. Даже машину водить, и то нельзя будет...

Нет, решил он. Ничего он никому не скажет. И все обойдется. Только не надо смотреть на мигающие огни.

Джереми Стоун очень устал, но чувствовал, что заснуть все равно не сможет. Он шагал взад и вперед по коридорам и думал. Ему никак не давали покоя эти птицы в Пидмонте. Он мысленно проследил секунда за секундой все, что было связано с птицами: как они с Бертоном заметили птиц с вертолета, и как отравили их хлоразином, и как те погибли. Мысленно Стоун снова и снова возвращался к впечатлениям вчерашнего утра.

Что-то он упустил, что-то очень существенное. Это беспокоило его уже там, в Пидмонте. Потом пидмонтские сомнения оттеснились, отошли на задний план, но на дневном совещании, когда Холл докладывал о своих пациентах, вспыхнули вновь. Что-то сказанное Холлом, какой-то упомянутый им факт был, неведомо почему, связан с птицами. Но что? Какой факт? Какая именно мысль, какие точно слова навели на ассоциацию?

Стоун тряхнул головой. Никак, ну никак не удавалось вспомнить... Нити, связи, ключи - все было где-то тут, у него в голове, но никак, ни за что не желало всплыть на поверхность. Он взялся за голову руками и сдавил череп изо всех сил, проклиная мозг за упрямство...

Как и многие интеллигенты, Стоун относился к собственному мозгу с известной подозрительностью. Мозг представлялся ему точной и тонкой, но слишком уж капризной машиной. И он не удивлялся, что время от времени эта машина начинает буксовать, хотя страшился таких минут и ненавидел их. В часы мрачных раздумий Стоун вообще уже сомневался в плодотворности всякой мысли и разума как такового. Порой он даже завидовал своим подопытным крысам: их мозг так прост. Во всяком случае, у них никогда не хватит разума, чтобы уничтожить самих себя; до этого мог додуматься только человек...