– Вот как, вы всегда ставите на победителя? Разве у тебя нет идеалов, женщина? Неужто тебе не дорога истина? Ты когда-нибудь слыхала об этике и порядочности?

Силвер просияла.

– А ты?

– Я-то слыхал. Обычно я слишком пьян, чтобы вдумываться в эти понятия. Вся беда в том, что подсознание у меня совершенно аморальное и, когда оно берет во мне верх, остается один закон – логика.

Силвер швырнула сигарету в Ист-Ривер.

– Хоть намекни, какая сторона забора вернее?

– Восторжествует правда, – нравоучительно ответил Гэллегер. – Она неизменно торжествует. Однако правда – величина переменная и, значит, мы вернулись к тому, с чего начали. Так и быть, детка. Отвечу на твой вопрос. Если не хочешь прогадать, оставайся на моей стороне.

– А ты на чьей стороне?

– Кто знает, – вздохнул Гэллегер. – Сознанием я на стороне Брока. Но, возможно, у моего подсознания окажутся иные взгляды. Поживем-увидим.

У Силвер был недовольный вид, но она ничего не сказала. Такси спикировало на крышу «Кастла» и мягко опустилось. Сам клуб помещался под крышей, в исполинском зале, по форме напоминающем опрокинутую половинку тыквы. Столики были установлены на прозрачных площадках, которые можно было передвигать вверх по оси на любую высоту. Маленькие служебные лифты развозили официантов, доставляющих напитки. Такая архитектура зала не была обусловлена особыми причинами, но радовала новизной, и лишь самые горькие пьяницы сваливались из-за столиков вниз. Последнее время администрация натягивала под площадками предохранительную сетку.

Тоны – отец и сын – сидели под самой крышей, выпивали с двумя красотками. Силвер отбуксировала Гэллегера к служебному лифту, и изобретатель зажмурился, взлетая к небесам. Все выпитое им бурно возмутилось. Он накренился вперед, уцепился за лысую голову Элии Тона и плюхнулся на стул рядом с магнатом. Рука его нащупала бокал Джимми Тона, и он залпом проглотил содержимое.

– Какого дьявола!.. – только и выговорил Джимми.

– Это Гэллегер, – объявил Элия. – И Силвер. Приятный сюрприз. Присоединяйтесь к нам.

– Только на один вечер, – кокетливо улыбнулась Силвер.

Гэллегер, приободренный чужим бокалом, вгляделся в мужчин. Джимми Тон был здоровенный, загорелый, красивый детина с выдвинутым подбородком и оскорбительной улыбкой. Отец представлял собой помесь Нерона с крокодилом.

– Мы тут празднуем, – сказал Джимми. – Как это ты передумала, Силвер? А говорила, что будешь ночью работать.

– Гэллегер захотел с вами повидаться. Зачем – не знаю.

Холодные глаза Элии стали совсем ледяными.

– Т-ак зачем же?

– Говорят, мы с вами подписали какой-то контракт, – ответил Гэллегер.

– Точно. Вот фотокопия. Что дальше?

– Минутку. – Гэллегер пробежал глазами документ. Подпись была явно его собственная. Черт бы побрал робота!

– Это подлог, – сказал он наконец.

Джимми громко засмеялся.

– Все понял. Попытка взять нас на пушку. Жаль мне вас, приятель, но вы никуда не денетесь. Подписали в присутствии свидетелей.

– Что же, – тоскливо проговорил Гэллегер. – Полагаю, вы не поверите, если я буду утверждать, что мою подпись подделал робот…

– Ха – вставил Джимми.

– …который гипнозом внушил вам, будто вы видите меня.

Элия погладил себя по блестящей лысой макушке.

– Откровенно говоря, не поверим. Роботы на это не способны.

– Мой способен.

– Так докажите. Докажите это на суде. Если вам удастся, тогда, конечно… – Элия хмыкнул. – Тогда, возможно, вы и выиграете дело.

Гэллегер сощурился.

– Об этом я не подумал. Но я о другом. Говорят, вы предлагали мне сто тысяч долларов сразу, не считая еженедельной ставки.

– Конечно, предлагали, разиня, – ухмыльнулся Джимми. – Но вы сказали, что с вас и двенадцати тысяч довольно. Вы их и получили. Однако утешьтесь. Мы будем выплачивать вам премию за каждое изобретение, полезное «Сонатону».

Гэллегер встал.

– Эти рожи неприятны даже моему беспринципному подсознанию, – сообщил он Силвер. – Пошли отсюда.

– Я, пожалуй, еще побуду здесь.

– Помните о заборе, – таинственно предостерег он. – Впрочем, воля ваша. Я побегу.

Элия сказал:

– Не забывайте, Гэллегер, вы работаете у нас. Если до нас дойдет слух, что вы оказали Броку хоть малейшую любезность, то вы и вздохнуть не успеете, как получите повестку из суда.

– Да ну?

Тоны не удостоили его ответом. Гэллегер невесело вошел в лифт и спустился к выходу.

А теперь что? Джо.

Спустя четверть часа Гэллегер входил в свою лабораторию. Там были зажжены все лампы; в близлежащих кварталах собаки исходили лаем – перед зеркалом беззвучно распевал Джо.

– Я решил пройтись по тебе кувалдой, – сказал Гэллегер. – Молился ли ты на ночь, о незаконнорожденный набор шестеренок? Да поможет мне бог, я иду на диверсию.

– Ну и ладно, ну и бей, – заскрипел Джо. – Увидишь, что я тебя не боюсь. Ты просто завидуешь моей красоте.

– Красоте!

– Тебе не дано познать ее до конца – у тебя только шесть чувств.

– Пять!

– Шесть. А у меня много больше. Естественно, мое великолепие полностью открывается только мне. Но ты видишь и слышишь достаточно, чтобы хоть частично осознать мою красоту.

– Ты скрипишь, как несмазанная телега, – огрызнулся Гэллегер.

– У тебя плохой слух. А мои уши сверхчувствительны. Богатый диапазон моего голоса для тебя пропадает. А теперь – чтоб было тихо. Меня утомляют разговоры. Я любуюсь своими зубчатками.

– Предавайся иллюзиям, пока можно. Погоди, дай только мне найти кувалду.

– Ну и ладно, бей. Мне-то что?

Гэллегер устало прилег на тахту и уставился на прозрачную спину робота.

– Ну и заварил же ты кашу. Зачем подписывал контракт с «Сонатоном»?

– Я же тебе объяснял. Чтобы меня больше не беспокоил Кенникотт.

– Ах ты, самовлюбленная, тупоголовая… эх! Так вот, из-за тебя я влип в хорошенькую историю. Тоны вправе требовать, чтобы я соблюдал букву контракта, если не будет доказано, что не я его подписывал. Ладно. Теперь ты мне поможешь. Пойдешь со мной в суд и включишь свой гипнотизм или что там у тебя такое. Докажешь судье, что умеешь представляться мною и что дело было именно так.

– И не подумаю, – отрезал робот. – С какой стати?

– Ты ведь втянул меня в этот контракт! – взвизгнул Гэллегер. – Теперь сам и вытягивай!

– Почему?

– «Почему»? Потому что… э-э… да этого требует простая порядочность!

– Человеческая мерка к роботам неприменима, – возразил Джо. – Какое мне дело до семантики? Не буду терять время, которое могу провести, созерцая свою красоту. Встану перед зеркалом на веки вечные…

– Черта лысого! – рассвирепел Гэллегер, – Да я тебя на атомы раскрошу.

– Пожалуйста. Меня это не трогает.

– Не трогает?

– Ох, уж этот мне инстинкт самосохранения, – произнес робот, явно глумясь. – Хотя вам он, скорее всего, необходим. Существа, наделенные столь неслыханным уродством, истребили бы друг друга из чистой жалости, если бы не страховка – инстинкт, благодаря которому они живы до сих пор.

– А что, если я отниму у тебя зеркало? – спросил Гэллегер без особой надежды в голосе.

Вместо ответа Джо выдвинул глаза на кронштейнах.

– Да нужно ли мне зеркало? Кроме того, я умею пространствить себя локторально.

– Не надо подробностей. Я хочу пожить еще немножко в здравом уме. Слушай, ты, зануда. Робот должен что-то делать. Что-нибудь полезное.

– Я и делаю. Красота – это главное.

Гэллегер крепко зажмурил глаза, чтобы получше сосредоточиться.

– Вот слушай. Предположим, я изобрету для Брока увеличенный экран нового типа. Его ведь конфискуют Тоны. Мне нужно развязать себе руки, иначе я не могу работать…

– Смотри! – вскрикнул Джо в экстазе. – Вертятся! Какая прелесть! – Он загляделся на свои жужжащие внутренности. Гэллегер побледнел в бессильной ярости.

– Будь ты проклят! – пробормотал он. – Уж я найду способ прищемить тебе хвост. Пойду спать. – Он встал и злорадно погасил свет.

– Неважно, – сказал робот. – Я вижу и в темноте.

За Гэллегером хлопнула дверь. В наступившей тишине Джо беззвучно напевал самому себе.

В кухне Гэллегера целую стену занимал холодильник. Он был наполнен в основном жидкостями, требующими охлаждения, в том числе импортным консервированным пивом, с которого неизменно начинались запои Гэллегера. Наутро, не выспавшийся и безутешный, Гэллегер отыскал томатный сок, брезгливо глотнул и поспешно запил его виски. Поскольку головокружительный запой продолжался вот уже неделю, пиво теперь было противопоказано – Гэллегер всегда накапливал эффект, действуя по нарастающей. Пищевой автомат выбросил на стол герметически запечатанный пакет с завтраком, и Гэллегер стал угрюмо тыкать вилкой в полусырой бифштекс.