– А ты серьёзно обещал мне его подарить?

– Если отстанете.

– Послушай, – сказал он, – просто чудо, что вы, Хогбены, так долго оставались в тени.

– На том стоим.

– Должно быть, теория мутации верна! Вас надо обследовать. Это же одно из крупнейших открытий после… – и пошёл чесать в том же духе. Я мало что понял.

В конце концов я решил, что есть только два выхода, а после слов шерифа Эбернати мне не хотелось убивать, пока шерифов гнев не остынет. Не люблю скандалов.

– Допустим, я поеду с вами в Нью-Йорк, раз уж вам так хочется, – сказал я. – Оставите вы мою семью в покое?

Он вроде бы пообещал, правда нехотя. Но всё же уступил и забожился: я пригрозил, что иначе разбужу крошку Сэма. Он-то, конечно, хотел повидать крошку Сэма, но я объяснил, что это всё равно без толку. Как ни верти, не может крошка Сэм поехать в Нью-Йорк. Он лежит в цистерне, без неё ему становится худо.

Вообще, прохвессор остался мною доволен и уехал, когда я пообещал встретиться с ним наутро в городке. Но всё же на душе у меня, по правде сказать, было паскудно. Мне не доводилось ещё ночевать под чужой крышей после той заварушки в Старом Свете, когда нам пришлось в темпе уносить ноги.

Мы тогда, помню, переехали в Голландию. Мамуля всегда была неравнодушна к человеку, который помог нам выбраться из Лондона. В его честь дала имя крошке Сэму. А фамилию того человека я уж позабыл. Не то Гвинн, не то Стюард, не то Пипин – у меня в голове всё путается, когда я вспоминаю то, что было до войны Севера с Югом.

Вечер прошёл, как всегда, нудно. Папуля, конечно, сидел невидимый, и мамуля всё злилась, подозревая, что он тянет маисовой больше, чем положено. Но потом сменила гнев на милость и налила ему настоящего виски. Все наказывали мне вести себя прилично.

– Этот прохвессор ужас до чего умный, – сказала мамуля. – Все прохвессора такие. Не морочь ему голову. Будь паинькой, а не то я тебе покажу, где раки зимуют.

– Буду паинькой, мамуля, – ответил я.

Папуля дал мне затрещину, что с его стороны было нечестно: ведь я-то его не мог видеть!

– Это чтобы ты лучше запомнил, – сказал он.

– Мы люди простые, – ворчал дядя Лес. – И нечего прыгать выше головы, никогда это к добру не приводит.

– Я не пробовал, честно! – сказал я. – Только я так считаю…

– Не наделай бед! – пригрозила мамуля, и тут мы услышали, как в мезонине дедуля заворочался. Порой дедуля не двигался неделями, но в тот вечер он был прямо-таки живчик.

Мы, само собой, поднялись узнать, чего он хочет. Он заговорил о прохвессоре.

– Чужак-то, а? – сказал дедуля. – Продувная бестия! Редкостные губошлёпы собрались у моего ложа, когда я сам от старости слабею разумом! Один Сонк не без хитрости, да и то, прости меня, господи, дурак дураком.

Я только поёрзал на месте и что-то пробормотал, лишь бы не смотреть дедуле в глаза – я этого не выношу. Но он на меня не обратил внимания. Всё бушевал:

– Значит, ты собрался в этот Нью-Йорк? Кровь христова, да разве ты запамятовал, что мы как огня стережёмся Лондона и Амстердама – да и Нью-Амстердама – из боязни дознания? Уж не хочешь ли ты попасть в ярмарочные уроды? Хоть это и не самое страшное.

Дедуля у нас старейший и иногда вставляет в разговор какие-то допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в юности, прилипает на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается он лучше всех, кого мне довелось послушать.

– Ерунда, – сказал я. – Я ведь хотел как лучше!

– Так он ещё речет супротив, паршивый неслух! – возмутился дедуля. – Во всём виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы пресечению рода Хейли споспешествовали. Когда б не вы, учёный бы сюда и не пожаловал.

– Он прохвессор, – сообщил я. – Звать его Томас Гэлбрейт.

– Знаю. Я прочитал его мысли через мозг крошки Сэма. Опасный человек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, да и того мне пришлось подкупить, дабы… Не важно. Роджер был незаурядный человек. Внимайте же: никто из вас да не едет в Нью-Йорк. Стоит нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться – и мы пропали. Вся их волчья стая вцепится и разорвёт нас в клочья. А твои безрассудные полёты, Лестер, помогут тебе как мёртвому припарки – ты внемлешь?

– Но что же нам делать? – спросила мамуля.

– Да чего там, – сказал папуля. – Я этого прохвессора угомоню. Спущу в цистерну, и дело с концом.

– И испортишь воду? – взвилась мамуля. – Попробуй только!

– Что за порочное племя вышло из моих чресел? – сказал дедуля, рассвирепев окончательно. – Ужли не обещали вы шерифу, что убийства прекратятся… хотя бы на ближайшее время? Ужли и слово Хогбена – ничто? Две святыни пронесли мы сквозь века – нашу тайну и честь Хогбенов! Посмейте только умертвить этого Гэлбрейта – вы мне ответите!

Мы все побледнели. Крошка Сэм опять проснулся и захныкал.

– Что же теперь делать? – спросил дядя Лес.

– Наша великая тайна должна остаться нерушимой, – сказал дедуля. Поступайте как знаете, только без убийств. Я тоже обмозгую сию головоломку.

Тут он, казалось, заснул, хотя точно про него никогда ничего не знаешь.

На другой день мы встретились с Гэлбрейтом в городке, как и договорились, но ещё раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати, который, завидев меня, зло сверкнул глазами.

– Лучше не нарывайся, Сонк, – сказал он. – Помни, я тебя предупреждал.

Очень неудобно получилось. Как бы там ни было, я увидел Гэлбрейта и рассказал ему, что дедуля не пускает меня в Нью-Йорк. Гэлбрейт не очень-то обрадовался, но понял, что тут уж ничего не поделаешь.

Его номер в отёле был забит научной дребеденью и мог напугать всякого. Ружьё стояло тут же, и Гэлбрейт как будто ничего в нём не менял. Он стал меня переубеждать.

– Ничего не выйдет, – отрезал я. – Нас от этих гор не оттащишь. Вчера я брякнул сдуру, никого не спросясь, вот и всё.

– Послушай, Сонк, – сказал он. – Я расспрашивал в городке о Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но всё равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья – мутанты, вас надо обследовать!

– Никакие мы не мутанты, – ответил я. – Вечно учёные обзывают нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас гомункулами, но…

– Что ?! – вскрикнул Гэлбрейт. – Что ты сказал?

– Э… Издольщик один из соседнего графства, – тут же опомнился я, но видно было, что прохвессора не проведёшь. Он стал расхаживать по номеру.

– Бесполезно, – сказал он. – Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я попрошу, чтобы институт выслал сюда комиссию. Тебя надо обследовать во славу науки и ради прогресса человечества.

– Этого ещё не хватало, – ответил я. – Воображаю, что получится. Выставите нас, как уродов, всем на потеху. Крошку Сэма это убьёт. Уезжайте-ка отсюда и оставьте нас в покое.

– Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такие приборы? – он махнул рукой в сторону ружья. – Как же оно работает? – спросил он ни с того ни с сего.

– Да не знаю я… Смастерили, и дело с концом. Послушайте, прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде. Так говорит дедуля.

Гэлбрейт стал теребить собственный нос.

– Что ж, допустим… А ответишь мне на кое-какие вопросы, Сонк?

– Не будет комиссии?

– Посмотрим.

– Нет, сэр. Не стану…

Гэлбрейт набрал побольше воздуху.

– Если ты расскажешь всё, что мне нужно, я сохраню ваше местопребывание в тайне.

– А я-то думал, у вас в институте знают, куда вы поехали.

– А-а, да, – спохватился Гэлбрейт. – Естественно, знают. Но про вас там ничего не известно.

Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля стёр бы меня в порошок, да и с шерифом приходилось считаться. Поэтому я сказал: «ладно уж» – и кивнул.

Господи, о чём только этот тип не спрашивал! У меня аж круги поплыли перед глазами. А он распалялся всё больше и больше.

– Сколько лет твоему дедушке?

– Понятия не имею.

– Гомункулы, хм… Говоришь, он когда-то был рудокопом?

– Да не он, его отец, – сказал я. – На оловянных копях в Англии. Только дедуля говорит, что в то время она называлась Британия. На них тогда ещё навели колдовскую чуму. Пришлось звать лекарей… друнов? Друдов?