Читать за столом в ресторане, очевидно, в провинции удобнее, чем в Париже, а в некоторых кварталах правого берега Сены — удобнее, чем в Сен-Жермен-де-Пре. Соотношение между размером стола и диаметром тарелок часто таково, что читалку просто некуда приткнуть. Любопытно, как она отнесется к соседству с вином? Как добрый глоток красного повлияет на восприятие «В поисках…»?[18]

Читать на ходу в принципе не рекомендуется. Надо, чтобы тебе попалась исключительно захватывающая книга, чтобы подвергать себя подобному риску. Другое дело — стихи; в промежутках между каждой парой строк можно чуть поднять глаза и избежать рокового столкновения с фонарным столбом.

В бистро — никаких проблем. Кофейная чашка много места не занимает, да и жизненное пространство здесь отмеряют не так скупо. Освещение идеальное, на окружающий гомон можно не обращать внимания и перейти к серьезным вещам. Делать пометки в читалке — испытание не для слабаков. Я это ненавижу. Клавиатура позволяет вносить любую правку, но способом, который меня не устраивает. Чем хороши заметки на полях, так это тем, что они существуют автономно от авторского текста. Я делаю их карандашом, и мои торопливые записи стоят от него особняком. Не вторгаются в него, не соперничают с ним — они другие. Они ведут диалог не столько с текстом, сколько с его автором. Но здесь, забетонированные внутри читалки, они внушают мне страх и звучат непреклонно, как царские указы. Жалко, что нельзя писать грифельным карандашом прямо по экрану.

В окно кафе скребется Валентина. Я знаком приглашаю ее войти.

— Я вам не помешала?

— Кофе?

— Нет, спасибо. У меня к вам еще один вопрос.

— А у меня еще один ответ.

К этому мы еще вернемся.

Неожиданно читалка начинает мигать, требуя подзарядки. Я достаю шнур и направляюсь к стойке бара. Стоящий за ней бармен смотрит, как я иду.

— Простите, можно мне воспользоваться розеткой? У меня батарейка села.

Он хмыкает.

— Очень вас прошу. Мне не терпится узнать, выпутается Лисбет Саландер из этой истории или нет. Она попала в жуткую передрягу. Ее хотят сжить со свету, а журналисту не удается выйти с ней на связь… Ее уже один раз избили чуть ли не до полусмерти, и я боюсь…

— А вы представляете, что будет, если каждый посетитель, который чего-то боится, начнет пользоваться моим электричеством? Когда вы заправляете машину бензином, вы ведь за него платите?

— Я готов заплатить.

— Такой услуги у нас в меню пока нет. Так что заряжайте свою читалку дома, оно вернее будет. А если хотите узнать, чем дело кончится, купите себе нормальную книжку и читайте на здоровье. Кстати, может, она у меня есть. Клиенты вечно забывают, я их под прилавок складываю. Вот, держите. Это случайно не та? Помялась малость, но все буквы на месте — никуда не делись.

В конце дня я назначил Адель свидание в баре «Лютеция». Вообще-то я давно перестал сюда ходить — слишком много там крутится собратьев по ремеслу, писателей, продюсеров и прочей публики, и с каждым нужно раскланяться, чтобы потом забиться в самый дальний угол, — иначе подробности договора, который собираешься обсудить с автором, мгновенно станут достоянием широкой общественности, а личность твоего собеседника даст обильную пищу сплетням, как в сфере бизнеса, так и в личном плане. Сейчас из мастодонтов уже не осталось никого: Менгир отдалился от дел, нервный коротышка перебрался в Пятнадцатый округ, великан — к Орлеанским воротам, Командор умер. Одних я оплакиваю, о других сожалею, кое о ком — не так чтобы очень.

На ходу здороваюсь с завсегдатаем здешних мест Дюссолье, чмокаю в пышные щечки толстуху Фанфан и, наконец, опускаюсь в красное кресло напротив Адель, коротающей время за стаканчиком виски.

— Вообрази себе на минутку, — говорю я, — что я хочу поделиться с тобой книгой. Но если я отдам тебе читалку, то, во-первых, мне самому будет нечего читать, а во-вторых, зная тебя, я подозреваю, что ты начнешь читать не то, что я предлагаю, а что-нибудь другое. Как быть?

— Решение элементарно. Ты даришь мне другую читалку (что, кстати сказать, следовало сделать давно), потом через блютус перекачиваешь из своей читалки в мою какую хочешь книгу. Мягко, плавно, я бы даже сказала, сексуально.

— Что именно представляется тебе сексуальным — способ или я?

Валентина все-таки собрала всю компанию у меня в кабинете. Я говорю «всю», хотя подозреваю, что практикантов в издательстве гораздо больше, а эти составляют костяк группы. Выглядели они единомышленниками: все, как один, в джинсах и черных свитерах, все лохматые (во всяком случае, на мой взгляд). Три парня и одна девушка.[19] Этот факт вдруг поразил меня своей очевидностью: три парня и она, как всегда, в яркой одежде — красная юбка, желтые колготки и того же цвета кофточка.

— Это Грегор, Сьянс-По, это Мом, Эколь Нормаль, а это Кевин, компьютерный гений.

— И где же теперь учатся гении?

— В Университетском технологическом институте.

Воцаряется тишина. Они не совсем понимают, зачем я их позвал. Стоят и смотрят на меня. Но я молчу, и первым решается заговорить тот, кого назвали Момом:

— Это правда, что вы разрешили Валентине выбрать рукопись и сообщить автору, что она принята?

— Прошу прощения, но рукопись, которую должна была прочитать Валентина, выбрал я. В остальном все верно. Читаешь, выбираешь что нравится, печатаешь, продаешь. Это и есть издательская деятельность, разве нет?

— А что потом? Скрестить пальцы и ждать, что читателям тоже понравится?

— Не так все просто, дружище. Скрещивать пальцы, конечно, не возбраняется — главное, не складывать руки. С выходом книги работа не заканчивается — в каком-то смысле она только начинается. Как только роман будет напечатан, Валентине предстоит рассказать о нем журналистам, торговым представителям, владельцам книжных магазинов, своим приятелям и френдам из «Фейсбука». Ей придется то ввязываться в драку, то пускать в ход лесть. Если она будет хорошо работать, а ее писательница продолжит печь роман за романом, то лет через десять на нее обратят внимание, о ней заговорят в газетах, на радио и в блогах. У автора образуется круг постоянных читателей, которые будут ожидать появления каждой новой книги. Единственный неизвестный член этого уравнения — размер ее виртуальной семьи. Есть авторы, вокруг которых сложилась небольшая, зато верная семья. Есть другие — у этих семья огромная, но отличающаяся непостоянством: сегодня есть, а завтра нет. Наконец, есть авторы, сумевшие обзавестись многочисленной семьей и с тех пор вынужденные безотлучно хлопотать на кухне: попробуй прокормить такую ораву…

Не прерывая речи, я поднимаюсь со стула. Достаю складной нож и штопором открываю для гостей бутылку пик-сен-лу. Я выбрал это вино потому, что оно еще не достигло своей финальной стадии. Пик-сен-лу бывает средненьким, бывает безумно дорогим (цена не всегда соответствует качеству), но чаще — впитавшим много солнца и со временем обретающим свои неповторимые черты. Это вино для начинающего дегустатора. Мальчишеское вино. И вдруг я замираю на месте: они хором интересуются, нет ли у меня пива. А пива у меня нет. Полагаю, они рискнут попробовать вина, но, боюсь, без всякого удовольствия.

Валентина, по моим прикидкам, успела с ними переговорить, и, не дожидаясь пока опустеет мой бокал, я перехожу к делу:

— Итак?

— Итак, — отвечает Кевин, — мы уже освободили полки от кучи бумажного хлама: телефонных справочников, железнодорожных расписаний, «Универсальной энциклопедии», модных каталогов «Редут»… Скоро доберемся до газетных подшивок. Все переведем в цифру.