Никто из жителей деревни не ходит в джунгли по доброй воле.

Всё самое мерзкое в мире идёт не из городов, хотя, по рассказам бродяг, там достаточно дряни. Даже столица, где живёт Всевластитель, древнее, отвратительное место, о котором ходят жуткие слухи — и то не кажется таким кромешным. В конце концов, города — далеко, их жители появляются здесь нечасто. А столицы, быть может, даже нет вовсе.

Может, столица — просто страшная легенда, а сборщики налогов и смертепоклонники — порождения тех же джунглей. Но даже если это и не так, то столица далеко, а джунгли под самым боком.

Каждый человек выходит из дома и видит джунгли. А когда не видит, чувствует: они рядом.

Джунгли ненавидят деревню. У них с деревней — постоянная война, не прекращающаяся ни на миг. Деревенские жители кладут все силы на эту войну: расчищают, рубят, жгут, отвоёвывая себе клочок земли. Исчерпав силы, ложатся в эту землю. Джунгли тянут зелёные щупальца, дотягиваются до всего, обволакивают и обтекают, движутся с тупым, необоримым, ужасным упорством. Доводят до отчаяния. Не дают ни минуты передышки. И, стоит людям хоть чуть-чуть ослабить натиск, тут же втягивают в себя пастбища, вспаханные поля, дома, кумирни, могилы.

Наступают джунгли — наступают и твари из них.

Почти всё, что живёт в джунглях, враждебно человеку. Слишком многие их жители пьют человеческую кровь и едят плоть; большие и маленькие, с телом и без него, живые, оживлённые и полумёртвые, настоящие и выдуманные, они — кровопийцы. Если жителям джунглей не попадается взрослый, они довольствуются ребёнком; кто-то скажет, что это легче пережить. Если им не удаётся отведать человечины, они питаются тем живым, что принадлежит людям: посевами и скотом.

Люди убивают тех жителей джунглей, кого удаётся убить. Прочих — стараются отогнать. Это очень тяжело; выходит не всегда. Но защита всегда на месте.

Условная. Ненадёжная, как изгородь, сплетённая из хвороста, за которой ночуют буйволы и козы. Ненадёжная, как дверь, запертая на деревянный засов. Но, когда защита на месте, всё же немного спокойнее.

Мать Аши всегда проверяет защиту. Каждое утро и каждый вечер она молится всем, кто защищает дом, и всем, кто защищает деревню. Защитники нарисованы на стекле. Стеклянные картинки стоят на маленьком алтаре; рядом с ними горит крохотная лампадка, в ней — ложка рапсового масла и капля масла лотоса. На большой алтарь у семьи Аши нет денег, а на большую лампадку — не хватит масла.

Аши смотрит на божеств-защитников с недоверием. Судя по их виду, они сродни жителям джунглей; очевидно, поэтому они и понимают, как защитить деревню от своей родни. В конце концов, все божества — злы. Просто защитников можно задобрить молитвами и запахом благовоний, а тех, других — нет.

В хижине полутемно, но на стеклянные лики падает отблеск тусклого жёлтого огонька.

Гехна, синяя с прозеленью крылатая змея. У неё лицо похотливой женщины, синее, с красными губами. Глаза с поволокой. Косы обвиваются вокруг гибкого нелюдского тела. Острые крылья растут из шеи. Гибкий хвост закручен в спираль. Гехна охраняет жилище от мышей и крыс.

Охраняет плохо. Каждые несколько лет, когда луна приобретает красноватый цвет и саркастический оскал черепа, плохо ободранного от плоти, крысы или мыши проходят по деревне. Они чудовищны, как все порождения джунглей, и голодны, как все порождения джунглей; они жрут всё, что сумеют найти. Амбары с просом, пшеницей и рисом заполняются сплошной кишащей массой грызунов. Поля чернеют. Всё съестное в хижинах уничтожается начисто. В яслях для скота колышутся мыши.

Они сжирают ужасно много и уходят, оставляя трупики раздавленных и тех, кому на общем пиру ничего не досталось. За мышами идёт голод. От голода хранит Дишти, бледный костлявый божок с безумными глазами, ухмыляющийся, как ощеренная луна. Хранит хуже, чем Гехна — от крыс.

Лалай, громадный, красный, коренастый, с окладистой бородой, в трёхъярусной золотой короне, держащий меч с двумя лезвиями, хранит от лихорадки и чёрного мора. Лучше всех, самый сильный хранитель. Мора в деревне не было давно, а лихорадка — не повальна. Всегда кого-нибудь трясёт — но редко сразу многих.

Мхонга, грудастая жёлтая женщина, сидящая, раздвинув ноги. У неё лицо улыбающейся обезьяны. Из её женского естества вырастает красный цветок ириса, а вокруг шеи и грудей обвиваются зелёные побеги лианы-хваталки. Мхонга хранит от смертоносных тварей из джунглей. Хранит хуже всех. Рядом со статуэткой Мхонги древесный кот съел украденного в деревне ребёнка — и на её лицо брызнула кровь, но она ничего не сделала, даже не зажмурилась и не отвернулась. Аши ненавидит Мхонгу.

Её изображение надо взять с собой. Но Аши не верит. На запястьях Аши — медные браслеты с охранными знаками, у него за ушами растёрта капля священного масла лотоса. В эту защиту он тоже не верит. Он не знает, вернётся ли он домой. Но ему надо идти.

Пастух Танеб потерял буйволицу, принадлежащую семье Аши. Потерял молоко для двух маленьких сестёр. Будущих телят. Того, кто тянет плуг и борону. Нашёл голод для семьи Аши. С тех пор, как могилу отца взяли джунгли, он — последний мужчина. Он должен хотя бы попытаться найти буйволицу, ушедшую в джунгли.

А уже потом врежет Танебу. Если вернётся. Танеб не сможет заплатить за буйволицу — у него ничего нет. Каждый вечер он собирает плату с хозяев скотины: горсточки зерна, куски лепёшек, печёные бататы. Всё это съедает его немаленькая семья.

Никто не заплатит за буйволицу. И купить новую не на что.

Пока был жив отец, семья Аши зарабатывала чеканкой на меди. Самому Аши дочь правителя как-то дала целую низку монет за маленькое медное блюдо с изображением смешного слонёнка. Но отец заболел, жертвы жрецам и целителям отняли у семьи очень много, а похороны — оставшееся. Теперь не на что купить медных листов, а в долг юному чеканщику не дают. У семьи остались только буйволица и поле. Теперь — только поле. И запах меди рядом с калильной печью.

Мать Аши суёт в его сумку просяную лепёшку, он пытается сделать протестующий жест, мать не принимает протеста. Это всё, что она может дать. Лепёшка. И стеклянная Мхонга, но в Мхонгу Аши не верит.

Средняя сестрёнка Аши мелет зерно. Младшие сестрёнки играют в углу: одевают палочку в лист редьки. Палочка — богатая женщина, лист — зелёный шёлк, а голова палочки — головка жёлтого цветка.

Мать вздыхает, гладит Аши по щеке.

С тех пор, как могилу отца взяли джунгли, дожди лили дважды, а она успела стать старухой. Жители деревни живут быстро, расцветают, плодоносят и вянут так же стремительно, как цветы в джунглях. Только что девушка похожа на золотистую орхидею-бабочку — и вот она уже ссохшаяся коричневая чешуйка, оставшаяся от цветка. И вот она уже гниль, прикрытая землёй. Джунгли не дают людям жить долго: их жителям это не нравится.

Аши выходит из хижины на солнце. Солнечный свет — только в деревне; в джуглях солнца нет. Тяжёлый зной середины лета дрожит перед глазами. В мути зноя Аши видит хижины, вспаханные поля, покрытые высокой выгоревшей зеленью, кумирню, венчаемую трёхъярусной короной — и джунгли.

Повернёшься направо — джунгли. Повернёшься налево — джунгли. Джунгле взяли деревню в кольцо.

Мимо деревни идёт проезжая дорога. Она выходит из джунглей и уходит в джунгли. По ней постоянно идут и едут. С севера на юг — паломники в храм Лалая, приносить ему жертвы ради исцеления. Сквозь щёки или сквозь нос каждого паломника продета заострённая камышинка — а у богатых паломников её заменяет стальная спица. Жертва по обету. В храме они возложат её к статуе Лалая и будут молиться целую ночь. С юга на север — путники в ближайший город. Торговцы: с каждым — буйвол, запряжённый в арбу, арба нагружена товаром. Нищие — в надежде на милостыню. Бегущие от голода, бросившие дома, надеящиеся на милостыню или заработок. Жители деревень, поглощённых джунглями. Нищих легко отличить от просто голодных: у нищих — профессиональный вид, эффектные язвы, нарывы и шрамы, многие хромы, одноглазы, горбаты. Обычные голодные — просто голодные; им много не подадут.