— Прости, Аши, — говорит она, лаская громадного зверя. — Чёрный тигр растерзал твою буйволицу. Джунгли жестоки. Но я думала о твоих маленьких сёстрах. Я спросила буйволов, кто из них хочет жить с людьми. Эти откликнулись

Аши подходит ближе. Бурая дикая буйволица тянется к его рукам, совсем как Тонга. К горлу Аши подступает комок. Он гладит дикарку по морде, достаёт из торбы лепёшку, отламывает кусочек и протягивает буйволице. Буйволица жуёт хлеб и смотрит на Аши влажно и кротко.

Аши разламывает лепёшку на мелкие части и угощает буйволов. Их мягкие губы берут хлеб у него с ладони — и это похоже на присягу. Седой вожак подходит последним.

Аши гладит его по голове. Аши хочется быть почтительным. У седого вожака почти человеческий взгляд; он похож на реинкарнацию старого полководца, давно раскаявшегося в прежних грехах и просветлённого.

Дхангу наблюдает за ними, скрестив руки на груди.

— Они вправду пойдут, — говорит Аши. — Удивительно, как ты уговорила этого седого.

Дхангу хихикает.

— Ему нравится внимание женщин из числа таких же, как он.

Аши подходит к ней. Говорит, глядя в золотые глаза:

— Я рад, что ты осталась жива. Я тебе благодарен. Я больше не боюсь твоих джунглей — и больше не испугаюсь, даже если они будут убивать меня. Всему живому доля когда-нибудь умереть… но пока я жив, мне не хочется тратить себя на недоверие и страх. Скажи, дхангу, у тебя есть имя?

Дхангу кивает. Снимает с тонкого птичьего пальца перстень с тёмно-зелёным камнем. В живой глубине изумруда горят жаркие солнечные искры. Дхангу берёт Аши за руку и пытается надеть перстень на его мизинец.

Руки Аши слишком велики, а руки дхангу слишком хрупки. Перстень узок. Она оставляет попытки. Срывает травинку — и травинка в её пальцах превращается в шнурок из зелёного шёлка. Дхангу продевает шнурок в перстень, завязывает узелком, накидывает Аши на шею.

— Моё имя — Чонгра, — говорит дхангу. — Я всё о тебе знаю. Это — камень, из-за которого ты хотел убить, но не убил меня. Не показывай его никому. Украденное у джунглей может принести беду — и подаренное джунглями может принести беду; будь осторожен. Джунгли жестоки, но люди жесточе.

— Зачем? — спрашивает Аши. — Зачем ты даришь мне это?

— Затем, чтобы видеть твоё лицо отражённым в изумруде, — говорит Чонгра. — Мне, твари из джунглей, может захотеться увидеть твоё лицо.

Холодный камень согревается телом. Аши говорит огорчённо:

— Мне нечего подарить тебе взамен.

— Жизнь — не такой уж и дешёвый подарок, — отвечает Чонгра. — А кроме жизни, ты случайно дал мне и ещё кое-что.

— Я не понимаю, — говорит Аши деланно сердито.

— Ну и не надо, — хихикает Чонгра. — Может, поймёшь в другой раз.

Будет другой раз? От этих слов у Аши щекотно под рёбрами.

Небо розовеет, рыжеет. Смеркается. Из джунглей тянет погребной сыростью.

Из чащи с писком взлетает стая ушастых летучих лисиц. Для упырей ещё рано. Воздух наполняется влагой, вызывающей озноб; вот-вот поползёт туман. Буйволы щиплют траву и косятся на Аши. Вожак лёг, подёргивает ушами, отгоняя вечерних насекомых.

Аши не торопится. Ему жутко и весело. От новых чувств сердце щемит.

— Тебе надо уйти до темноты, — говорит Чонгра. — Ты осмелел до неосмотрительности, герой.

— Мне жаль расстаться с тобой, — сознаётся Аши. Смущённо улыбается.

— Но твоя мать волнуется, а сёстры ждут молоко, — смеётся Чонгра. — Ты должен идти домой, а не болтать до опасного сумрака с тварью из джунглей.

Аши гладит Чонгру по щеке, как подругу:

— Благодати тебе…

Чонгра едва ощутимо царапает когтями:

— И тебе, — и уходит, не оборачиваясь.

Аши смотрит ей вслед с сожалением, пока джунгли не берут её. Свистит буйволам. Буйволы подходят — не как стадо, как друзья, которых он окликнул. Аши идёт в деревню вместе со стадом, с буйволами, как со свитой. Думает странные вещи.

Человек входит в джунгли — и изменяется, или джунгли его изменяют. И он, изменённый, возвращается назад, где всё осталось по-прежнему.

И идти в собственную деревню — неуютно, неловко. То ли ты провинился, то ли перед тобой провинились. Аши думает о вспаханных полях, о молоке и молочных тянучках, о красных платьицах сестёр, о звонкой меди.

Аши думает о золотых глазах и спутанных побегах повилики.

О жизни и о смерти.

И стадо входит в деревню, когда над джунглями уже полыхает закат.

   Аши стоит рядом с художником, наблюдает за его работой.

   Художник уже немолод; он настоящий мастер, его движения отточены, ни одного лишнего. За свою жизнь художник нарисовал столько богов, что может по заказу изобразить любого из них даже с закрытыми глазами. Мхонгу? Пожалуйста. Шогдара Вечно Сияющего в солнечном диске? Пожалуйста. Его же - в цветке лотоса? Мигом. Лалая с мечом? Запросто. Лалая в языках пламени? Прямо при тебе и изображу, добрый человек.

   Но сейчас художник медлит. Не вспоминает, нет. Давно вспомнил. Несколько картинок уже стоит на наклонном поставце рядом с его столиком. Хагима в орхидеях и лилиях. Хагима сидит на свернувшемся тигре. Хагима танцует: правая нога согнута - круглое колено в сторону, левая рука вскинута - браслеты съехали к локтю. Разметались её косы.

   Теперь на очереди Хагима с копьём. Любимая картинка. Чаще всего её покупают - с копьём.

   На чистом стекле тонкой кисточкой, тушью, художник намечает черты лица, раскрашивает. Удивлённые чёрные брови. Распахнутые глаза в длинных ресницах. Маленький носик. Крохотный рот, губы пухлые, алые. Щёки - как персики. А потом, поверх - белое лицо.

   Красное платье. Поверх - белое тело: с правильной стороны стекла выйдет наоборот. Красные ленты. Все боги любят красный цвет, Хагима - особенно. Она - всегда в алом. Маленькие белые ножки - босы. Стоит босыми ногами на кучке черепов. Вокруг - золотое сияние. Копьё держит двумя руками, не как воин - как женщина держит ручку опахала. Нанизаны на копьё тёмно-красные сердца. Обычно рисуется три штуки, но этот художник нарисовал целых пять. Больше - лучше.

   Капает с них кровь.

   - Ну, что, - говорит художник, любуясь Хагимой, - эту возьмёшь? С копьём?

   Аши смотрит на картинку. Качает головой. Кладёт в синее блюдце несколько монет.

   - Нет. Что-то не хочу. Дай мне вон ту, другую. В орхидеях.

   - Как хочешь, - говорит художник разочарованно. Протягивает Хагиму в цветах. На три гроша дешевле. - Я-то для тебя особенно старался. Немногие могут нарисовать такую - с копьём.

   - Спасибо, - говорит Аши. - Благодати тебе. Просто на меня смотрит другая.

   Художник больше не спорит. Аши забирает картинку, заворачивает в платок. Надо принести Хагиму домой.

   Совершенно не хочется. Аши не любит Хагиму. Но теперь всем оказалось дело до того, что стоит у тебя дома на алтаре. С тех пор, как умер Всевластитель и новым Всевластителем стал его сын, благодати ему, все стали очень благочестивы.

   Все жители столицы, говорят, смертепоклонники. Столица называется Хагимагдаш, город Хагимы. Никогда ничего доброго об этом месте никто не говорил. Но раньше никому из односельчан Аши не было дела до этого: у всех - свои боги. Теперь всё переменилось.

   Старый правитель Дильхенга, земель, на которых деревня Аши, всегда привечал жрецов Лалая. Чтимая кумирня - на высокой горе, к кумирне от подножья ведёт три тысячи триста тридцать три ступеньки. Паломники поднимаются наверх, каждый шаг приближает к благодати. Сам старый правитель туда ходил пешком: его жена после пяти лет брака сумела родить, сына дал Лалай. Старый правитель жертвовал жрецам. Хагима Лалая не любит - не ладят. Старый правитель храм Хагимы не одаривал.

   Ну и хорошо. У каждого - свои боги.

   Деревенские жители приносили жертвы кому хотели. Отец Аши любил Чритаки, просто так. И Аши до сих пор, в общем-то, любит. Ну и что из того?