Она помогла мне дойти прыжками до кровати.

— Пойду, принесу тебе что-нибудь поесть, пока не пришли все.

Когда она вернулась с едой, я не выдержал и поцеловал ее. Это было непривычным для меня.

За ужином, мама заметила, что меня не было.

— А где Зезé?

— Он лег спать. С утра жаловался на головную боль.

Я слушал с восхищением, забыв даже про жжение в ране. Мне нравилось быть в центре разговора. Тогда Глория принялась меня защищать. Она это делала с жалобным и в тоже время обвиняющим голосом.

— Все его бьют. Сегодня он был весь побитый. Три порки, это слишком.

— Но, если он разбойник! И успокаивается только тогда, когда его наказывают.

— Ты хочешь сказать, что не бьешь его, тоже?

— С трудом. Да и то, когда очень надо, то я треплю его за уши.

Стало тихо, и Глория продолжала, защищая меня:

— В конце концов, ему еще не исполнилось и шести лет. Он шаловливый, но не больше чем любой ребенок.

Этот разговор был для меня блаженством.

Глория с грустью одевала меня, подала мне обуться тапочки.

— Сможешь идти?

— Вытерплю, да.

— Ты не наделаешь глупостей на Рио-Сан Пабло?

— Нет, ничего не сделаю.

— То, что ты мне говорил, было верно?

— Нет. Но мне было очень печально думая, что никто меня не любит.

Провела рукой по моим белокурым кудрям и отпустила меня.

Я подумал, насколько трудно мне будет добраться до шоссе. Если разуться, то боль уменьшится. Но когда нога коснулась непосредственно земли, то я вынужден был идти, опираясь, медленно о стену фабрики. Таким способом я никогда не доберусь.

Здесь это и произошло! Рожок просигналил три раза. Подлец! Недостаточно, что тут умирают от боли, так он еще приехал шутить…

Автомобиль остановился точно рядом со мною. Он вытянул туловище наружу и спросил:

— Эй, малышок, ты поранил ногу?

Я хотел сказать ему, что это никого не касается. Но видя, что он не обозвал меня «сопляком», не ответил и прошел еще около пяти метров.

Он завел машину, доехал до меня, и остановился, чуть не врезавшись в стену, немного в сторону от шоссе, перерезав мне дорогу. Открыл дверцу и вышел. Его огромная фигура нависала надо мною.

— Тебе очень больно, малыш?

Это было невозможным, что бы человек, который тебя бил, говорил голосом, таким приятным и почти дружеским. Он подошел ко мне еще ближе и неожиданно, опустил свое огромное тело на колени и посмотрел на меня лицом к лицу. У него была такая мягкая улыбка, что казалось он, излучал любовь.

— Видимо, ты сильно ударился, нет? Как это произошло?

Я немного отдышался, прежде чем ответить.

— Кусок стекла.

— Глубоко?

Показал ему размер пореза пальцами.

— Ах, это сильно! И почему ты не остался дома? Как вижу, ты идешь в школу, не так ли?

— Никто дома не знает, что я поранился. Если они узнают, то еще надают мне сверху, что бы научился не ранить себя.

— Иди, я отвезу тебя.

— Нет, сеньор, спасибо.

— Но, почему?

— В школе все знают, что произошло…

— Но ты не можешь так идти.

Я опустил голову, признавая правду и чувствуя, что еще немного и моя гордость испариться. Он поднял мою голову, взяв за подбородок.

— Давай забудем кое-что. Ты уже ездил на автомобиле?

— Никогда, нет, сеньор.

— Тогда я тебя отвезу.

— Не могу. Мы же враги.

— Да хотя бы и так. Мне все равно. Если тебе стыдно, то я высажу тебя, не доезжая до школы.

— Договорились?

— Я был так взволнован, что не ответил. Только показал головой, что да. Он поднял меня, открыл дверцу и осторожно усадил на сиденье. Развернулся и сел на свое место. Прежде чем завести мотор, снова мне улыбнулся.

— Видно, так-то, лучше.

Необычное чувство от мягкого движения автомобиля, делающего небольшие скачки, я закрыл глаза и стал мечтать. Это было намного мягче и прекраснее, чем лошадь «Луч Луны» Фреда Томпсона. Но это было ненадолго, открыв глаза, я увидел, что мы уже почти доехали до школы. Я видел толпу школьников проходящих в главный вход. Испугавшись, я соскользнул с сидения и спрятался. Сказал ему раздраженно:

— Вы обещали, что остановитесь, не доезжая до школы.

— Я сменил свое решение. Эту ногу нельзя так оставлять. Можешь заболеть столбняком.

Я не мог даже спросить, что это было, такое красивое и трудное слово. Так же я понимал, что было бесполезно говорить, что не хочу ехать. Автомобиль проехал по улице Коттеджей и вернулся на прежний путь.

— Ты мне кажешься храбрым человечком. Сейчас посмотрим, как ты это докажешь.

Остановился у аптеки и тотчас понес меня на руках. Я пришел в ужас, когда появился доктор Адаукто Лус. Он был врачом фабричного персонала и очень хорошо знал папу. Мой испуг возрос, когда он осмотрел меня и спросил:

— Ты сын Пабло Васконселоса, верно? Он уже нашел работу?

Мне пришлось ответить, хотя мне было очень стыдно перед Португальцем, что папа был без работы.

— Он ожидает; ему обещали много…

— Хорошо, давай посмотрим, что у нас здесь.

Развязал тряпки, прилепившиеся к ране и сделал впечатляющее — «ммм!».

Я искривился, собираясь заплакать. Но Португалец стал позади, чтобы помочь мне. Меня усадили на стол, покрытый белыми простынями. Появилась куча инструментов. Я начал дрожать. И перестал дрожать, потому что Португалец оперся плечом о мою спину и сжал мои плечи сильно и одновременно мягко.

— Не будет сильно болеть. Когда все закончится, я поведу тебя пить освежающее и кушать печенье. А если не будешь плакать, то куплю тебе леденцы с фигурками артистов.

Тогда я набрался самой большой в мире смелости. Слезы лились, и я остановил их. Мне наложили несколько швов и даже сделали укол от столбняка. Я выдержал, даже подавил желание вырвать. Португалец сжимал меня с силой, как будто бы хотел, чтобы часть боли перешла к нему. Своим платком он вытирал мне волосы и лицо, намокшие от пота. Казалось, что это никогда не закончиться. Но наконец, закончилось.

Когда он нес меня к машине, то был довольный. Он купил мне все, что обещал. Жаль, что я ничего не хотел. Казалось, что из меня вынули душу через ногу.

— Теперь ты не можешь идти в школу, малыш.

Мы были в машине, и я сидел близко к нему, касаясь его руки, почти повторяя его движения.

— Я подвезу тебя поближе к твоему дому. Придумай любую вещь. Можешь сказать, что на перемене ударился, и учительница отправила тебя в аптеку…

Я смотрел на него с благодарностью.

— Ты храбрый человечек, малыш.

Я улыбнулся ему, заполненный болью, но внутри этой боли я только, что открыл нечто очень важное. Португалец превратился сейчас в человека, которого я полюбил больше всех на свете.

— Знаешь, Мизинец? Я узнал все. Все, очень хорошо. Он живет в конце улицы Барона Капанемы. В самом конце, и держит машину рядом с домом. У него две птичьи клетки, одна с канарейкой и другая с синей птицей. Я побывал там очень рано, шел как будто просто так, нес свой ящичек для чистки обуви. Мне очень хотелось идти, и я даже не чувствовал тяжесть ящичка. Когда пришел, то хорошенько разглядел дом, и мне показалось, что он довольно большой для человека, который живет один. Он был по другую сторону, во дворе, рядом с баком и брился. Я постучал руками.

— Хочешь почистить обувь?

Он подошел оттуда, все лицо в мыльной пене. Часть уже была побрита. Улыбнулся и сказал мне:

— А, это ты? Входи малыш.

Я проследовал за ним.

— Подожди, я закончу.

И продолжил бриться бритвой, трак, трак, трак…

Я уселся на свой ящичек и стал ждать. Он смотрел на меня через зеркало.

— А твоя учеба?

— Сегодня национальный праздник. Поэтому вышел чистить обувь, чтобы заработать несколько монет.

— А! И продолжил. Потом наклонился над баком и помыл лицо. Вытерся полотенцем. Лицо его покраснело и заблестело. Затем он снова рассмеялся.