На кончике пера
Из почтения к смерти даём сегодня место запискам одного самоубийцы
Самоубийца — жилец, недавно переехавший с дачи на квартиру.
Это придаёт его запискам злободневный интерес.
Сначала идёт эпиграф в стихах:
Из каких-то старых куплетов.
Затем следует дневник.
22 августа.
Квартирка — рай.
Правда, сейчас она напоминает «драматическую» декорацию Городского театра.
Стены замазаны пальцами. Кой-где заплёваны. Кой-что облупилось. Обои оборваны.
Но хозяин обещал кой-где подмазать, кой-где подклеить, — и будет рай.
Главное — свой уголок. А то что это?
Живёшь по гостиницам, — и сам себя презираешь.
Стул, на котором сидишь, и тот хозяйский.
То ли дело своя квартира: уголок, тишина, спокойствие, обед домашний.
На службу от радости не ходил.
24 августа.
На службу не ходил: покупал мебель.
Одесские мебельные торговцы — милейший народ.
Узнавши, что я обзавожусь обстановкой, приняли во мне самое горячее участие.
Вещи накупил все «случайные».
Комод, например, был заказан известным миллионером X., но не взят им по каким-то посторонним соображениям. Гардероб предназначался для г-жи Y., да не взят, потому, что она ещё больший себе заказала.
Что ни вещь, то каким-нибудь миллионером для себя была заказана.
Знай теперь Ивана Ивановича Курицына, — какая у него обстановка!
Миллионеры для себя готовили, а я на этом сидеть буду!
26 августа.
Сегодня утром надел чистое бельё, попрощался с детьми, со слезами обнял жену и пошёл подписывать с домовладельцем контракт.
Нельзя же! Подписание контракта, лишение, так сказать, себя всех прав, — в некотором роде, «гражданская смерть»!
Об этом я много в газетах читал.
Газеты, однако, по обыкновению, врут.
Контракт, оказывается, совсем уж не такая страшная вещь. Где ж там «лишение всех прав». Вечно преувеличивают! Так, — лишение некоторых особых прав и преимуществ, как за мошенничество на сумму менее 300 рублей.
Не более!
В контракте 127 пунктов и каждый из них начинается словами:
«Я, наниматель, обязуюсь».
Немножко смутил меня только один пункт:
«Г. домовладельцу или доверенному его лицу предоставляется право постоянного доступа во все нанятые мной помещения, с целью осмотра, согласно ли сему контракту и в должной ли чистоте и исправности таковые содержатся».
«Постоянного доступа». Гм…
— Но ведь, надеюсь, не пойдёте же вы, например, ночью в спальню моей супруги, посмотреть, чисто ли?
Г. домовладелец поморщился:
— Гм… Оно, положим, интересно бы, но, пожалуй уж так и быть, не пойду!
Очень снисходительный человек!
27 августа.
Домовладелец — человек гуманный.
Увидал, когда мы переезжали, что рояль везут, — приказал немедленно рояль продать.
— Я, — говорит, — этой гадости у себя в доме не допускаю — других жильцов беспокоить будете.
Какая заботливость о жильцах!
Продал за бесценок.
Жена, конечно, плакала: она у меня музыкантша и отлично Шопена играет. Рояль за нею в приданое был дан. Очень рыдала
Но что мне на жену обращать внимание. У меня есть домовладелец.
Я теперь не жены должен слушаться, а домовладельца.
28 августа.
Домовладелец наш — светлая личность.
Немножко строг.
Но это мне, знаете ли, даже нравится.
Это хорошо, когда над собой строгость чувствуешь. А то живо распустишься!
А тут всё-таки и дома над тобой начальство есть. Спокойнее.
Собаку у меня увидал, — воспретил:
— У меня, — говорит, — собак держать не дозволяется.
Собаку немедленно отравил стрихнином.
Кошки тоже не позволил.
Кошку взял, посадил в мешок, отнёс на Молдаванку. Там три раза мешок в воздухе перевернул, чтоб дорогу забыла, подлая, — и бросил.
Взял извозчика и поскорее уехал
Детей тоже хозяин велел убрать.
Жена, правда, начала было протестовать:
— Этого в контракте нет
— Мало ли, — говорит, — madame, жильцы какую гадость начнут делать, — нельзя же всё в контракте предусмотреть.
Такой вежливый: жену всё-таки «madame» назвал.
А детей посоветовал кому-нибудь подкинуть…
— Дети, — говорит, — стены пачкают.
Так и сделали.
Детей развёл по разным улицам и бросил.
Пусть их в городской приют возьмут.
Оно без детей даже лучше.
Зачем мне дети? У меня домовладелец есть.
На службу, занятый всеми этими делами, не ходил.
30 августа.
На службу не ходил снова: голова болит, всю ночь не спал.
Всю ночь мне снилось, будто я журналистом сделался и меня газета, из конкуренции, на остров Крит корреспондентом отправила.
Я будто бегу, а в меня инсургенты стреляют.
Просыпаюсь, — пальба. «Бац! Бац! Бац!»
Думал, что случилось на Одессу нашествие неприятелей и наш дом приступом берут.
Оказывается — нет.
Это мебель, для миллионеров сделанная, рассыхается и трескается.
И ведь как громко: совсем как из ружья:
— Бац!
Хорошо ещё, что эта мебель к миллионерам не попала. Все бы миллионеры в Одессе от страха перемёрли: подумали бы, что к ним разбойники забрались.
2 сентября.
Странные вещи делаются с газетой.
То газету в 6 часов вечера подадут, а то и совсем нет.
— Где, — спрашиваю, — газета?
— А её, — горничная говорит, — дворник выкурил. «Всё одно, — говорит, — ничего антиресного Дрейфусовское дело в том же положении».
Оказывается, газета потому запаздывает, что её сначала дворник, потом хозяйский кучер, затем соседский лакей читают. Все Дрейфусовским делом интересуются.
— То-то мне её всегда в масляных пятнах подают.
— Так точно, — горничная поясняет, — это куфарка пальцами. Дрейфусовским делом антиресуется, потому и пачкает.
Скажите, какая интеллигентная женщина.
Да и у горничной лицо тоже не совсем обыкновенное. И притом где-то я её видел. Где только? Не припомню.
— Акромя того, — горничная говорит, — куфарка приказала вам сказать, чтобы вы газету переменили. Она другую любит читать: «Та, — говорит, — антиреснее, там пишут, как в Париже Мазепу поймали. Ишь, где очутился». И дворник тоже подтвержает, что та газета антиреснее.
Решил для кухарки, кучера, лакея и дворника и ту газету, где про Мазепу пишут, выписать.
Пусть, так сказать, собственный орган имеют а моей газеты не задерживают.
5 сентября.
Горячего третий день не варили. Питаемся колбасой.
У хозяина там что-то с городской управой вышло. Спор. Управа говорит:
— Вам столько-то за воду заплатить нужно.
А хозяин говорит: «столько-то».
— Не сдамся, — говорит, — управе! На своём поставлю.
Ну, краны и заперли. Жена сегодня три часа в обмороке лежала, а отлить было нечем.
7 сентября.
Сегодня так пить захотелось, даже на службу пошёл: напьюсь, мол.
Оказывается, что меня со службы давно уж выгнали.
Я тут со всеми этими квартирными делами на службу не ходил, меня и выгнали. Пошёл начальство упрашивать, — велели вон идти.
— Вы, — говорят, — на себя посмотрите: на что вы похожи стали. Пьёте всё!
Хорошо «пьёте»! У человека воды капли во рту не было, а они «пьёте».
Просто не умывался.
«Неумытого от пьяного не умеют отличить!» Публика!
Хотя лицо у меня, действительно, того… На арапа стал похож.
11 сентября.
Делать нечего. Так жажда проклятая замучила, — кой-что из жениных вещей заложил, пошёл в городскую управу, за домохозяина 172 рубля заплатил.