В конце повествования о нем говорится и подтверждается добрыми примерами, что как был Само любим, той же мерой любви он и отплачивал. Полюбилось ему жить со славянским народом. Всем сердцем сделался он сам славянином, и новая родина стала ему дороже всего на свете.

К моменту смерти было у него тридцать семь детей: двадцать два сына и пятнадцать дочерей. Он породил их от двенадцати жен.

Когда сломлено было владычество авар, когда в битвах с франкскими войсками разбиты были они, получили свободу и славяне, населявшие большую низменность по течению Дуная. В те поры славяне делились на племена. Силы их были раздроблены, не объединяли их никакие взаимные узы, и воля, данная им, вскоре обернулась несвободой. Случилось так, что те племена славянские, чьей родиной было пространство меж Дунаем и Тиссой, приклонились к Болгарскому царству; а жившие на западе и в Паннонии вынуждены были поддерживать дружбу с франками и их королем. Так возникла зависимость их, и чужеземцы наводнили их владения. Приезжали купцы с грузом соли на спинах ослов, с грузом пряностей, орудий и всякого рода удивительных предметов. Приезжали работорговцы и люди, не похожие ни на пастухов, ни на крестьян, ни на охотников. Невиданные купеческие караваны проходили по тропкам, ведшим к Нитре. Там была середина земли. Там, в прочной крепости, сидел князь Прибина; он ласково принимал пришельцев и был столь милостив к ним, что даже построил храм, чтобы они могли славить в нем христианского Бога. Так было открыто франкам сердце нитрянского князя.

Но по берегам моравских рек издавна жили другие славянские племена, которых едва коснулось аварское иго. Во времена Прибины славяне эти привыкли уже к воле. Они не служили никому из чужих, повинуясь лишь собственным князьям, были сильны числом, и только рознь в устремлениях мешала им сомкнуться в огромную силу. Увы, не было меж ними единомыслия. Одни хранили старые обычаи, другие тянулись к новизне, ибо и по их земле пролегали торговые пути, и вдоль этих путей распространялись небывалые вести. Некоторые купцы, останавливаясь в их селениях, рассказывали об Иисусе Христе, который умер, но жив. Другие повествовали о славе империи, где верховный князь повелевает низшими князьями и, предводительствуя ими, стройными рядами водит их на врага. Речи эти передавались из уст в уста, и все чаще говорились они там, где собирались люди.

Купец, совершающий путь из Карнунта к Балтике, ложась отдыхать на свою подстилку, рассказывал странные вести. Пахарь передавал их пахарю, слепцы и старики, услыхав про такие дела, еще приумножали их. И вот в городищах, по жигалищам и в хижинах углежогов зазвучали слова о новых порядках.

В согласии с этими рассказами у некоторых князей росло желание стать первыми среди прочих, и росла у них жажда битв.

Выходили князья к своим людям; скликали дружины и водили их по разным местам, чтобы сразиться между собою.

В этих битвах победа и удача отданы были князю Моймиру. Он стал господином над всеми моравскими племенами. Сила сотрясала их полчища, сила вела их на юг, к тучным Нитранским землям, где, послушный велениям франков, правил в ту пору князь Прибина.

Никакого вещего знамения не было Прибине, ничто не предостерегало его, и Моймир, неразличимый в глубине веков, невидимый в неоглядности своих толп, мчался к Нитре.

Темной ночью подоспело его войско к пограничной крепости Прибины. Окружило ее и с криком и шумом ударило по запорам из крест-накрест сложенных бревен, по частоколу, по людям Прибины. Рой искр и едкий дым поднялись к небу. С треском валятся балки, сруб горит, и пламя озаряет окрестности далеко за пределами лесной чащи.

Так ступил Моймир на землю Прибины. Так минули годы от восемьсот тридцать третьего до восемьсот тридцать шестого. Три зимы прошли в сражениях.

Моймир уже глубоко проник в Нитранскую землю, но Прибина все еще не был побежден. Он защищался. Оказывал отпор мораванам, чье царство простиралось от реки Хамбы до самого Дуная, но войско Прибины таяло, и, куда бы ни двинулся он, сомнения и страх шли за ним по пятам.

И призвал князь слепого ведуна, чтоб открыл он ему правду, какой видит ее во мраке своей слепоты. Хотел Прибина спросить, чем окончится эта война и кто победит в ней. Став перед Прибиной, протянул ведун руки вперед, словно ощупывая очертания того, чему суждено исполниться, и молвил:

— Княже, гибель идет по твоим стопам. Смерть подстерегает тебя. Смерть топчет сердце твое, и проклятье падает на голову твою, ибо открыл ты землю Нитранскую для чужеземцев. Перенял ты обычаи их и сам пустил смерть по своему следу.

Прибина выслушал его с непокорством. Волосы падали ему на чело, ладонь покоилась на поясе. Молчал князь; но вот, нарушив молчание, ударил он по рукояти меча, издал боевой клич и бросился со своими воями в последний отчаянный бой с превосходными силами Моймира.

Когда исполнился рок и отгремели те битвы, и разбит был князь Прибина, Моймир присоединил Нитру к Великоморавской державе. Тогда величие и слава подняли его стяг и оставались при нем до конца его жизни.

А злосчастный Прибина, брошенный всеми, бежал в дремучие леса. Он искал прибежища. Искал прибежища и в конце концов, после долгих блужданий, пришел в землю Франков, к маркграфу Ратбоду. То была страна, которой он когда-то служил; он любил эту страну, то была земля дружественного; союза. Маркграф ведал о мыслях Прибины, и князь смело вошел в его замок.

Вот каким предстал он пред Ратбодом.

Оборванным — лесная чаща пометила лицо, руки и бедра. Почти без свиты. И без даров. И все же с высоко поднятой головой. Положив руку на меч, стоял он перед Ратбодом, более похожий на князя, чем тот на маркграфа.

— Мой замок будет тебе убежищем. Мое оружие будет защитой тебе, — сказал Ратбод.

Горделиво ответствовал Прибина, выслушав эти выспренние слова.

Он ответил как могущественный князь. И при том потрясал мечом, и в сердце его закрадывались гнев и неукротимая жажда власти.

И понял Ратбод, что побежденный князь будет соперничать с ним, и с тех пор смотрел на Прибину с недоверием.

Однажды франкский король Людовик Немецкий призвал к себе Ратбода. Маркграф повелел снарядить пышную свиту и для пущей славы своей дал в этой свите место Прибине.

Они отправились в путь и, прибыв к королю, говорили с ним.

Первым говорил маркграф Ратбод, и Людовик Немецкий отвечал ему снисходительно.

После маркграфа заговорил нитранский князь, и король, узнав через толмачей, что он сказал, ответил ему словами, в которых таилось восхищение.

— Какой муж! — воскликнул король, чья врожденная проницательность угадала редкие способности Прибины. — Какой муж! Какой князь! Но скажи мне, маркграф, почему, пребывая в стране христианской, не отрекся он доселе от языческой мерзости?

Спрошенный так, Ратбод покачал головой. Промолчал, пряча усмешку. Прибина же сам сказал королю:

— Я воздвиг в Нитре храм христианскому Богу и готов исповедовать веру Его и поклоняться Ему.

Услышав это, Людовик дал знак придворным, и те. подошли к Прибине и вместе с прелатами повели его в часовню к купели. И там окрещен был Прибина во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Он стоял на коленях, держа у губ сомкнутые ладони, волосы падали ему на лоб, но взгляд его не был обращен к земле. Взгляд его скользил по лицам священнослужителей, пока не остановился на лице Ратбода.