Дон Бибаш прошелся колесом, дернул короля за рукав и шепнул ему на ухо:

— Опомнись, тут их целый зал!

— Кого?

— Чужеземцев, сеньор! Сам знаешь, если бы не они, твой меч был бы бессилен завоевать этот город!

— Вот дьявол, я и забыл! Спасибо, дон Бибаш, что надоумил! Выходит, не такой ты придурок, как говорят. — И громко, чтобы все слышали, произнес: — Я, конечно, имею в виду тех чужеземцев, которые хотят отнять у меня власть, завоеванную вот этими руками! А всем остальным — добро пожаловать в мое королевство. — И на ухо шуту: — Хорошо я сказал, правда? Почти как Осберн! — Потом снова обратился к ребятам: — Ну так вот, моя матушка и ее друзья галисийцы в замке Гимарайнша захватили в плен и жестоко избили моих друзей и соратников, как когда-то дона Бибаша. Но я лишил их последней надежды. Я, Афонсу Энрикеш, вступил во владение этим городом, вернее, тем, что от него осталось, — я захватил его у мавров с помощью присутствующих здесь славных крестоносцев. И клянусь, что я не отнимал монеты ни у какого дона Карлуша!

Мафалда собралась было снова пуститься в объяснения, но Вашку потянул ее за руку:

— Не нужно, сестренка. Они все равно ничего не поймут. Мы, кажется, тоже. Ясно одно: нас занесло, как последних болванов, в королевский двор Афонсу Энрикеша. Ни больше ни меньше. Как это могло произойти, лучше не спрашивай, но факт остается фактом. Смотри, это тот самый Афонсу Энрикеш, каким его рисуют в книгах, и на памятник он похож, и еще я вспомнил, что читал обо всем, что он сейчас рассказывал. Бред какой-то! У меня уже три синяка на руке — так я себя щипал, все надеялся проснуться. Значит, мы в Лиссабоне, только что отвоеванном у мавров… А как отсюда выбираться, это еще вопрос…

Ребята в растерянности смотрели друг на друга. Наконец Фернанду снова решил заговорить:

— Милостивый король дон Афонсу Энрикеш! Мы тоже жители Португальского королевства и живем в этот самом городе. Но только, как ни странно, родились в будущем, спустя несколько веков после вас. Мы очутились здесь, у вас, из-за какого-то непонятного сдвига во времени, объяснить который не смогли бы ученые люди ни вашего ни любого другого королевского двора. У вас двенадцатый век, а у нас самый конец двадцатого. И вы правы, мы действительно как будто приехали из другой страны. Но мы такие же португальцы, как и вы, и поверьте, этот город станет одним из самых прекрасных в Европе, и его территория раскинется далеко за пределами этих стен, а ваше имя прославится на века, и никто больше не посмеет лишить вас королевского титула!

У дона Афонсу Энрикеша глаза от изумления чуть не вылезли из орбит.

— Проклятье, я даже от дона Бибаша такого не слыхал! Что же, вам, значит, известно будущее? И вы также знаете, что меня ждет? — Он расхохотался. Эхо загудело под сводами замка. — Хорошо, разрешаю вам остаться при дворе сколько пожелаете. Мне всегда нравились люди, у которых не все дома, и я охотно послушаю ваши бредни. Дон Бибаш стареет, и ему уже не всегда удаются новые шутки. Вы явились как раз вовремя. Можете ходить в своих чудных нарядах: стоит на вас взглянуть, сразу смех разбирает. Ну да хватит разговоров. Аль-Ужбуна в нашей власти, при дворе три новых шута — вот уж повезло так повезло, выпала удача! Раскошеливайтесь, если хотите послушать речь Осберна, и ступайте, а я буду отдыхать. — Кивком головы подозвав одного из стоявших поблизости мужчин, он добавил, указывая на ребят: — Отведи их в свой дом. — А потом шепнул ему в самое ухо: — Да смотри, мой добрый Менду, не спускай с них глаз!

Хочу поведать вам о том, что произошло у стен Аль-Ужбуны и как вручили мы этот город, очищенный от сарацинов, Афонсу, владыке Португальского королевства. Буду краток. Во славу господа, без сомнения, но и во имя нашей славы и в честь всех, кто захватил там бессчетные запасы золота, зерна и прочих богатств! Мы извлекли выгоду для себя, а король пусть позаботится о своей. Когда-нибудь я опишу подробнее эти события. А теперь, поскольку вскорости мы выступаем в поход на Святую землю, я буду говорить только о главном. Слушайте меня, потомки! Сейчас октябрь 1147 года. Аль-Ужбуна — вожделенный для многих город. Думаю когда-нибудь написать о нем так: «Это самый богатый торговый город, не имеющий себе равных ни в Африке, ни в большей части Европы». Да, я так напишу в своей хронике, когда у меня будет время подумать об изяществе каждой фразы. А теперь я тороплюсь, и мой рассказ будет прост и обречен исчезнуть в водовороте времен.

Чтобы лучше восславить победителя, нужно отдать должное мужеству побежденного. Никто не посмеет отрицать: мавры сражались храбро. Истину следует уважать.

Скажу о том, как все началось. Мы высадились на португальский берег 28 июня. Среди нас были крестоносцы из многих земель, мы разделились на отряды и разбили несколько лагерей в разных местах. Признаться, ни я, ни Афонсу не знали, что нас ждет. Казалось нам, что лишь закричим «Сантьяго!» или «Сан-Жоржи!», как неверные сдадутся во славу нашей доблести. Но судьба готовила нам иное, и хорошо, что, говоря перед людьми, как сейчас, не принято лгать или унижать достоинство побежденного!

Вместе с норманнами заняли мы позиции у западных контрфорсов крепости. С восточной стороны стояли немцы и фламандцы, а с северной — Афонсу со своими людьми. Так приготовились мы к осаде и верили, что быть ей недолгой. И не из тех мы, кто может сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, а посему принялись жечь и грабить, не щадя ничего вокруг. Думаю, потомки поймут, в какое время мы жили, и не осудят нас слишком сурово. Самого меня мучает порою мысль: так ли верно то, что мы делаем? Но опасаюсь я гнева папы и отлучения и не выскажу своего сомнения в том, что одна есть святая вера — наша, а всякая прочая — нечестивая лишь оттого, что чужая. Но довольно об этом. Не желаю я прослыть еретиком и твердо помню, что долг мой — идти на Иерусалим сражаться за веру. Таково наше время. Иные времена придут, лучше нашего, да только нам их не увидать.

Вскоре захватили мы главный склад, где хранились съестные припасы для города, и было там сто тысяч тюков зерна и прочего провианта. И решили мы тогда: вот и завоевана она, эта желанная земля. Но мы жестоко заблуждались! Тогда же начали мы строить осадные сооружения, но все разрушалось сарацинами. Пожалуй, никогда прежде не доводилось мне видеть так хорошо укрепленный город и таких стойких его защитников. Шел месяц за месяцем, а все не стихали битвы, не кончались грабежи в окрестных землях, не затухали пожарища. И еще скажу, ибо не желаю отступать ни на шаг от правды, что немало было неразумных споров и раздоров между теми, кого должна была единить общая цель. Не так легко оказалось прийти к согласию между нами и Афонсу, и не только в том причина, что изъяснялись мы на разных языках и не могли договориться, пока кто-нибудь не переводил наши речи на латынь.

Помню я, как в первый раз Афонсу собрал нас, потому что желал, чтобы каждый отряд назвал ему сей же час своего вождя. Однако наши отряды были собраны из людей, плохо знавших друг друга, одно нас объединяло — стремление идти в Святую землю, и более ничего. Никто не мог сказать с уверенностью: «Из норманнов самый доблестный этот». Или: «Из немцев самый достойный тот». Или: «Фламандцы избирают предводителем вот того». Не знали мы друг друга, и нельзя было выбрать вождей. А вернее сказать, каждый считал себя вождем. Но Афонсу был непреклонен и не желал заключать договор ни с кем, кроме вождей. А коли нет таковых, пусть их назначат немедля. Пусть назовут любых, если угодно. Да, всего теперь и не расскажешь. Придет время, и я это сделаю. Скажу одно: уже готовы были некоторые отряды отступить от намерения штурмовать город, когда король согласился предоставить крестоносцам право грабить Аль-Ужбуну. Тогда все и решилось. И вновь я надеюсь, что потомки постараются нас понять и не станут говорить, что, мол, ничего им не надобно было, кроме золота, и что заключали они договоры ради одной лишь наживы. Надеюсь я также, что в грядущие времена не повторится подобное и люди станут лучше, чем были мы. Но всему свое время, и от этого не уйти. Мы не могли быть иными.