— Кларинка, барыня мне сказала — Войтех, а не Альберт, я очень рад, что не буду больше называться Альбертом,— радостно сообщил мальчик Кларе, занятой чем-то в передней.

— Иди скорее и скажи об этом барину,— зашептала Клара, и Войтех с собачкой исчезли в дверях.

— Я давно хвораю, Марьяна? — спросила больная старую ключницу.

— Довольно давно, ваша милость, третью неделю; но бог даст, теперь вы скоро выздоровеете,— ответила старуха.

— Ты и Кларка преданно служили мне, и я отплачу вам, чем могу.

— Ваша милость, зачем вы говорите об этом, ведь это наша обязанность, и мы все делаем очень охотно.

— Где Кларка?

— Готовит вам питье, ваша милость; господин доктор сказал, чтобы его не давали варить на кухню, потому что там могут сделать не так, как надо. Позвать ее?

— Позови!

Клара пришла немедленно.

— Кларка, спасибо тебе, ты хорошая девушка. Ты невеста, не правда ли?

Обе женщины удивились, откуда барыня узнала об этом, потому что они ничего ей не говорили,— а барыня, посмотрев на них, продолжала:

— Ведь я не спала и слышала все, о чем вы говорили, но у меня не было сил открыть глаза. Значит, ты выходишь за Калину?

— Да,— ответили мать и дочь.

— Оставайся еще немного при мне, а я позабочусь о твоем приданом.

В передней раздались шаги. Клара доложила:

— Это барин.

— Скажи ему, чтобы он вошел,— кивнула барыня Кларе, и та тут же выбежала из комнаты.

Как только в комнату вошел барин, Клара с матерью удалились.

Долгое время пробыл он у барыни и вышел от нее повеселевший.

С этого дня барыня стала постепенно поправляться, но доктор говорил:

— Битва еще не выиграна!

И добавлял, что после того, как барыня окрепнет, ей нужно будет уехать в теплые края. Но силы возвращались к ней медленно, она долго еще не могла вставать, а когда поднялась, ее носили в сад в кресле. Из комнаты в комнату она переходила, только опираясь на Марьяну. Она стала тихой и терпеливой, как никогда до сих пор, и была довольна всем, что делала Клара. К общему удивлению, когда Клара при одевании постаралась применить приемы Сары, барыня сказала: «Брось!» — и удовольствовалась своим естественным цветом лица, соответствующим ее возрасту, и платьями темных цветов. Когда ей случайно встречался Войтех с песиком, она играла с Жоли, но не возилась с ним и не баловала его, как прежде. К барину она относилась приветливо и, когда он называл ее Катержиной, не делала ему никаких замечаний, и казалось даже, что это имя милее ей, чем «сударыня». Она охотно разговаривала с доктором и расспрашивала его о больных. Когда он описывал жителей местечка и затем переходил к изображению человеческого общества, обрисовывая его яркими красками, когда бичевал острой сатирой пустоту и предрассудки света, клеймил тщеславие и пламенно защищал угнетенных, когда говорил, какой должна была бы быть жизнь,— многие его слова пронзали ее, как острые стрелы, но она всегда побуждала его к подобным излияниям и после его ухода подолгу сидела задумавшись.

Однажды госпожа Скочдополе попросила к себе мужа. Они долго разговаривали, и он был очень взволнован. Когда господин Скочдополе ушел от нее, он быстро направился к лесничему и майору, и лесничий немедленно уехал.

В тот же самый день пришел в замок Сикора с охапкой одежды. Барыня осмотрела ее, поговорила с портным, затем послала его к Войтеху. Уходя из замка, Сикора нес в узелке ливрею Войтеха, а у мальчика оказалась очень приличная одежда, какую он носил обычно.

Жена Сикоры с пользой употребила костюм Войтеха в хозяйстве, кроме фрака, который портной долго хранил, а затем однажды продал проходившим через город комедиантам.

Новая одежда очень понравилась Войтеху; его первой мыслью было: «Если бы меня видела мама!» То же самое он думал и в то время, когда его нарядили в ливрею, с той только разницей, что ливреи он стыдился, а серой куртке радовался. Жоли прыгал возле него, а мальчик поворачивался перед ним во все стороны. В это время в дверях появился Иозеф и позвал Войтеха к госпоже Скочдополе.

Как только мальчик вошел к барыне, Жолинка бросился к ней. В комнате никого не было, кроме Марьянки. Барыня сидела, откинувшись в кресле, в лице ее не было ни кровинки, но она была приветлива и показалась Войтеху гораздо красивее, чем раньше, когда на ней все сверкало, а платье шуршало.

— Как тебе нравится твоя новая одежда, Войтех? — первым делом спросила она его.

Войтех уверил ее, что очень нравится, подошел, поцеловал ей руку и поблагодарил. Раньше простой человек не смел целовать барыне руку.

— Тебе не надоела служба у меня и уход за Жолинкой?

— О нет, ваша милость, мы любим друг друга.

— Стало быть, ты бы хорошо берег его, даже если бы меня тут не было и я не поручала бы тебе этого?

— Было бы грешно обижать его, он хороший. Раньше он обычно ворчал на каждого нищего, но я его всегда ругал, а потом когда мы встречали кого-либо, он смотрел на меня, не натравлю ли я его, и, когда я ему говорил: «Не трогай!» — молчал. Жолинка теперь такой хороший, курицы не обидит, а если бы мне грозила опасность, он защитил бы меня. Я разделил бы с ним последний кусочек. Хотя ему не полагается, но он ест уже картошку и пьет из глиняной миски.

— А кто научил его этому?

— Это получилось само собой, ваша милость. Когда мы гуляем, он много бегает, и мы заходим к Сикоре или во двор. Жена приказчика дает немного молока в миске или Анинка Сикора — кусок картофелины, и если он голоден, то все съедает. Правда, Жолинка?

Песик подбежал к Войтеху, несколько раз повернулся возле него и опять стал кружиться около барыни.

— А ты хотел бы учиться, ходить в школу? — опять спросила барыня, улыбнувшись рассказу мальчика.

— Хотел бы,— поспешно ответил он.

— А не думал ли ты, кем бы хотел стать, когда вырастешь?

— Я думал об этом не один раз,— сказал Войтех и, опустив глаза, стал теребить полу куртки.

— Так скажи мне, кем именно? — ласково сказала барыня.

Но мальчик молчал и переминался с ноги на ногу.

Чтобы не терять зря времени, Марьянка ходила по комнате с метелочкой из перьев и обмахивала различные безделушки и статуэтки, хотя на них не было ни пылинки. Увидев смущение мальчика, она усмехнулась и сказала:

— Что, у тебя язык отсох, Войтех? Скажи, кем бы ты хотел стать: портным, каменщиком, как отец, или сапожником, или, может быть, трубочистом?

Мальчик покраснел, еще ниже опустил голову, засунул руку в карман и с трудом проговорил:

— Я хотел бы быть доктором!

На глазах у него выступили слезы и брызнули на пестрый ковер.

— Ну что же, старайся, учись и будешь доктором. Смотри только, будь таким же хорошим, честным человеком, как наш доктор,— сказала барыня.

В это время в дверях появился доктор. Услышав, о чем идет речь, и увидев сиявшего радостью мальчика, он изумленно поглядел на бледное лицо госпожи Скочдополе.

Получив разрешение уйти, Войтех бросился к Кларинке, рассказал ей, что будет доктором, а затем помчался прямо к Сикоре и, едва добежав до двери, крикнул:

— Папаша, мамаша, Анинка, Иоганка, Доротка, Вавржинек!

— Что тебе? Вавржинек в саду, куча раков! — воскликнул Сикора.

— Послушайте, барыня сказала, что я буду учиться и стану доктором. Не бойтесь ничего, если вы захвораете, я вам всем помогу! — кричал он.

— Видишь, мальчик, видишь, как тебя любит бог; это твоя мать за тебя просит,— воскликнула жена портного, и слезы радости выступили на ее глазах.

Мальчик расплакался.

— Ты станешь барином, куча раков!

— Пожалуй, и разговаривать с нами не захочешь,— заметила Иоганка.

— Вовсе нет. Наш доктор хотя и барин, но разговаривает с каждым, а я буду такой же, как он, и так же, как он, буду помогать бедным и брать деньги только у богатых и все буду делать, как он,— мне так и барыня сказала.

Войтех не пошел от Сикоры в замок. Он чувствовал большую радость, хотел обнять кого-нибудь, но сердце, которое разделило бы его чувства, руки, которые с таким жаром притянули бы его к себе, скрыла земля, и никто, никто на свете не мог заменить ему их.