— Ну как же, племянник Барты одолжил Карле свою одежду, и она ходила в ней, как парень.

— Несчастная! И кто ее на это подбил? — запричитала Маркита.

— С чего ты взяла, Маркита, что это плохо? Военный костюм ей был к лицу, все сказали, что она настоящий парень, а Барта утверждал, что если бы покойник Драгонь...

— Ну что, ну что покойник! — закричала Маркита в отчаянии. — Наверное, Драгонь приснился ему и все рассказал... нет, мальчишка сам... он с Бартой поделился... ох, горе мне, это бог меня наказывает! — горевала Маркита, заломив руки.

Хозяевам показалось, что все это им мерещится.

— Какой мальчик, Маркита? Что за чепуху ты мелешь? Уж не заболела ли ты? — спросила ее хозяйка.

— Нет покоя ему на том свете! Согрешили мы перед богом, совесть его мучит и мне спать не дает. Что же мне теперь делать? Отнимут они у меня сына, и умрет он там же, где и его отец!

Хозяйка побледнела. Хозяин же, встряхнув Маркиту за плечи, велел ей:

— Говори толком, чтобы можно было понять, что случилось?

— Простите меня, люди добрые... посоветуйте... я не знаю, что мне делать... Карла вовсе не девочка, она — мальчик! — воскликнула Маркита, закрыла лицо руками и заплакала.

Хозяева остолбенели, словно пораженные громом.

— Да слыханное ли это дело! Такого не может быть! Как же это случилось? — спросил Милота.

— Я расскажу вам, как это случилось, — вздохнула Маркита так. будто камень с души у нее свалился. И стала рассказывать:

— Вы знаете, как страдал Драгонь оттого, что должен был служить в солдатах, и сколько я из-за этого пролила слез. Когда у нас первый мальчик умер, мы даже не жалели, потому что это был мальчик. Молили мы бога, чтобы во второй раз он послал нам девочку. Но бог рассудил иначе, родился мальчик. Тут мы перед господом и согрешили. Чтобы спасти его от солдатчины, обманули добрых людей и выдали за девочку. Но бога не обманешь... Драгонь умер... Девочка, я хотела сказать — мальчик, был у меня единственной радостью. Я очень следила за тем, чтобы не открылся обман. Даже Барта ничего не подозревал. Вы же знаете, вся деревня об этом болтала, но и тогда мне удалось обман скрыть. Пока он был маленьким, все получалось хорошо, но чем он старше становился, тем больше одолевало его мальчишеское естество и только слезы мои заставляли его молчать. Я все время ему говорила: «Ты уж потерпи, пока не наступит время, когда тебя по закону уже в солдаты не возьмут. А там бог нам поможет».

Он, однако, становился все печальнее и говорил мне: «Вы же видите, мама, многие идут в солдаты и возвращаются. Почему бы и мне не пойти, чем я хуже других? Вы за меня не бойтесь». А я все не могла решиться. Да еще тут с некоторых пор каждую ночь стал мне сниться Драгонь, был он всегда опечаленный, я вся измучилась от этих тревожных снов. И подумала я, значит все-таки взяли мы грех на душу, не надо было нам это делать. А когда в воскресной проповеди пан священник сказал, что бог наказывает тех, кто его воле противится, меня даже мороз по коже пробрал и я долго не находила себе места. Задумала я сегодня пойти на святую исповедь, да с паном священником посоветоваться. Только господь бог рассудил иначе, и все открылось само. А кто же про это Барте сказал, неужто сам мальчик?

— Не думаю я, что Барта знает правду, это получилось случайно. Господь бог помутил твой разум, Маркита, ты сама проговорилась.

— Что ж, пусть будет так. Зато теперь я спокойна, и душа Драгоня тоже обретет покой. Сегодня явился он мне между двенадцатью и часом ночи я видела его так, как вас, но будто в тумане. Помню, однако, хорошо, что был он в военной форме, как в молодости, только грустный. Я даже пошевелиться не могла, но готова жизнью поклясться, что не спала. Он хотел осенить меня крестным знамением, но тут запел петух и видение пропало. Я молилась до самого божьего утра.

Пока Маркита рассказывала, во дворе все ожило, в комнату сперва вошел Петр, потом пришла Гана, а Карлы не было. — Где Карла? — спросила у них мать.

— Да где же ей быть? — ответил Петр. — Она пошла с Ганой домой, и больше я ее не видел.

— А я видел ее час спустя после полуночи, — сказал один из батраков,— она стояла у дома Барты с его племянником.

— С кем она стояла? Тебе сослепу померещилось! — гаркнул на него Петр.

— Померещилось так померещилось, тебе лучше знать, — проворчал батрак.

— Давай-ка, Йирка, быстро к Барте и спроси, не там ли Карла, — велел Милота батраку, и тот немедля пошел.

— Эй, Петр, теперь уже можешь не злиться. Ставь на Карле крест, она такой же мужик, как ты да я, — сообщил хозяин сыну.

Петр сразу не понял, о чем это отец говорит, и тот вкратце обо всем ему рассказал.

Зато Гана все поняла тут же. Карел ей снился целую ночь, и, проснувшись утром, она продолжала слышать его задушевный голос, чувствовала его поцелуи и шептала со слезами на глазах: «Пусть это будет правда!» Она сразу все поняла, сразу в это поверила.

— Ну что ж, потерял я невесту, зато нашел хорошего товарища, — бодро заявил Петр.

— Правильно, Петр! — поддержал его отец.

Гана же, уткнувшись в фартук, плакала.

— Ну чего ты плачешь, Гана? — спросила мать и заглянула ей в лицо. Она, по-видимому, догадалась, что творится в девичьей душе, и потому сказала с необычной нежностью:

— Перестань, девонька, не плачь. Я потеряла дочь, ты подружку, а у отца стало одним сыном больше. Со временем все уладится. Теперь у нас одной парой трудолюбивых рук стало меньше, придется и за них поработать. Пойди-ка, Гана, приготовь работникам завтрак.

Сказав это, хозяйка взяла дочь за руку и увела ее из комнаты.

В это время вернулся батрак с вестью о том, что Барта с племянником и Карлой ночью уехали в Кдыню, что повез их брат Барты, но к восьми они собирались вернуться.

Новость эта опять повергла Маркиту в слезы, и Милоте стоило труда успокоить ее. Еле дождались восьми часов. Петр даже выходил на дорогу встречать. Барта сдержал слово — вернулись они вовремя, но без Карлы. Всю дорогу он то гладил, то накручивал усы и сердито ворчал:

— А меня-то зачем впутали в это дело?

Увидев Петра, он побледнел. Но Петр тут же подошел к нему, спросил про Карлу и рассказал обо всем, что за это время у них произошло.

— Ну, Петр, ты вроде как бы грех с моей души снял, — обрадовался Барта, на сердце у него стало совсем легко, и он поспешил к дому старосты.

— Ну... это самое... кума, — начал он еще с порога, — попутал тебя черт! Если бы я знал про это раньше... ну да ладно, коль уж так получилось. Карла... или нет, Карел посылает тебе и всем вам привет. Ты уж его прости, но дольше ему уже было не вытерпеть. Просит тебя не плакать, а молиться, чтобы господь бог вернул бы его в добром здравии. Поехал он прямо в Прагу к пану надпоручику... и сам пойдет в солдаты.

И хотя Маркита знала, что тем дело кончится, она горько заплакала.

— Перестань плакать... это самое... Карел правильно сделал. Куманек возьмет его служить к себе, и станет он капралом. Ты за него не бойся, артикулу я его научил, а это самое трудное... Да, чтобы не забыть. Он просил передать, что заходил к тебе ночью, хотел проститься, но ты спала. Оно и лучше, считай, что Карел с тобой попрощался. Ты, Петр... это самое... не забывай Бару... А тебе, Гана, он посылает вот это... и велит помнить то, что ты обещала.

С этими словами он вытащил красный платок из кармана и подал его Гане. В нем были завернуты пояс и девичий веночек Карлы.

Гана плакала навзрыд.

— Ну , пусть все решает господь бог, ему лучше знать, кому что полезнее. Весною, если будем живы, здоровы, съездим в Прагу, Маркита. А теперь за работу и в костел на помазание! — распорядился Милота, и все послушно разошлись по своим местам. Маркита отправилась делать работу, которую раньше делала ее дочь.