Карла училась в школе уже третью зиму, когда жена Милоты привезла Гане с большой ярмарки доску, на которой черным по белому были обозначены все буковки, а над ними нарисован петух. Петух понравился Гане больше всего. Получила она также сумку, украшенную пестрыми лоскутками.

— Можешь теперь и в школу идти, — сказала мать, отдавая ей доску и сумку, — читать научишься.

Услышав, что вместе с Карлой она будет ходить в школу, Гана запрыгала от радости.

Карла рассказывала ей, как хорошо в школе, особенно когда пан учитель выйдет из класса, а мальчишки начинают прыгать по партам. И как здорово бывает идти домой через лес, где мальчишки ломают еловые лапы, а девчонки съезжают на них с горы.

— А когда Петр сталкивает меня в снег, я леплю снежки и, бывает, так его отделаю, что иногда даже шишек набью, — завершала свой рассказ Карла, а Гана слушала про геройские дела школяров не мигая, затаив дыхание.

Жена Милоты отдала Гану под охрану Карлы. Петр в ту зиму в школу уже не ходил, так что приводила ее домой Карла. Однажды лишь случилось приключение: Гана оступилась с тропинки в канаву, растянула ногу и не могла на нее ступить. Карла взяла ее на спину и донесла до самого дома. Маркита над больным местом пошептала, помазала черной мазью, и к утру все прошло.

Хотя половина из того, чему зимой детей научили, летом забывалась, за четыре зимы Гана все же выучилась читать книжку, а арифметикой овладела настолько, что сосчитать сколько будет дважды пять могла без помощи пальцев. Мать сказала: этого ей хватит, я, мол, сама столько не знаю.

Карла знала побольше: она умела читать, писать и считать, а кроме того, могла даже прочесть бумаги, которые староста получал от властей. Все удивлялись ее способностям, а хозяйка постоянно твердила, что девочка, родись она парнем, могла бы стать учителем.

Дни катились как волны, и неожиданно для себя девочки превратились в девушек, от которых матери стали требовать уже настоящей работы. Парни на улице заглядывались на них, а когда речь заходила о дочке старосты, не раз поговаривали: «Кому же все-таки Гана достанется?»

Гана была круглолица, синеока, очень миловидна. Замечали, что с возрастом она становится похожа на мать, а жена Милоты считалась самой красивой во всей деревне.

Карла была не так миловидна, как Гана, но кто попристальней вглядывался в ее смуглое лицо, тому она начинала нравиться. Несмотря на молодой возраст, фигура у нее была хорошо развита, казалось, что она будет намного выше и шире в кости, чем мать. Серые с черными ресницами глаза под густыми бровями и волосы цвета воронова крыла были тоже от матери, а от отца красивый нос и ямочка на подбородке. Только рот был великоват. Однако же, когда она смеялась, все любовались ее ровными белыми зубами. Она была ловкая и проворная, как форель, толковая в любой работе, так что стоило ей лишь взглянуть, и она уже знала, что надо делать.

Она умела и прясть, и ткать, и готовить, и стирать. Могла сшить рубаху и вышить фартук. Траву косила и серпом, и косой. Жала и косила ловко, ни одна девушка не могла жать, стоя на коленях так долго, как Карла. Пахала и сеяла не хуже Петра, а он не мог так быстро вскочить на коня, как это получалось у нее. Во время дойки Гана могла говорить коровам самые ласковые слова, и все равно они не стояли так послушно, как у Карлы, хотя та на них покрикивала. Одним словом, ладная была девушка, и жена Милоты, видя Карлу за работой, часто говаривала: «Это у нее от Маркиты золотые руки». Поэтому ни Милоту, ни его жену не огорчило, когда заметили, что Петру Карла нравится. Такая дивчина лучше, чем кусок поля.

Маркита в дочке души не чаяла, на нее возлагала все надежды. Пока девочка была маленькая, берегла ее пуще золота, и чем старше, тем дороже Карла для нее становилась. Многие бабы тут позлословили, ведь в любой деревне, в каждом городе есть свои кумушки-сплетницы. Маркиту обвинили в том, что она носится с Карлой, как с прокурорской дочкой.

Чаще всего причиной была зависть: все знали, что Петр любит Карлу, а в семье старосты ничего не имеют против. Петр был парень красивый, в доме полный достаток, а Карла всего лишь дочь старостиной батрачки.

Потому-то завидовали и говорили: «Это уж Маркита постаралась, ведь она правая рука старостихи».

Все сильно заблуждались, будто шло это от Маркиты. Когда речь заходила о замужестве дочки, она, наоборот, говорила: «Карле выходить замуж нельзя, ни за Петра она не пойдет, ни за кого другого».

И снова было непонятно, почему нельзя, ведь Маркита зря такое не скажет. Однажды жена Милоты спросила у нее:

— Скажи-ка, Маркита, отчего ты говоришь, что Карла замуж не пойдет? Почему? В чем тут дело?

— Не могу я тебе сказать, не требуй этого, ведь ты меня знаешь.

— На что ж еще девка, как не для того, чтобы замуж выходить? — расстроилась жена Милоты.

— Выйдет Карла замуж или нет, на свете все останется как было, — ответила Маркита.

Хозяйке все же это показалось странным, поведала она о своих сомнениях Милоте и уговорила его потолковать с Петром, что он на это скажет, да и уверен ли он, что Карла его любит.

— Ну-ка, Петр, скажи мне честно, нравится тебе Карла? — спросил Милота сына, когда на другой день утром они вдвоем ехали в поле.

— Мне-то она нравится, да вот я ей не нравлюсь, — огорченно ответил Петр.

— Ну, вы же говорили между собой об этом? — выпытывал у него Милота.

— Вы что, отец, думаете, я буду с нею про такое говорить? Да она кого хочешь на смех поднимет. Ее, как осу, лучше не трогать. Тому, кто попробует ее хоть чуть приласкать или обнять за талию, она тут же вцепится в волосы. На прошлой неделе Вавра Бурдов зашел полюбезничать с нею, так Карла плюхнула ему ведро воды на голову только потому, что не захотел уйти, когда она велела.

Милота громко рассмеялся и сказал:

— Карла немножко дикая, зато когда это пройдет, хорошая из нее жена будет. А вам, парням, не надо зря девчат обижать, к ним лучше с ласковыми словами подходить, и тогда они вас будут любить.

— Я люблю Карлу так, как надо, а она ничего и слышать про это не хочет, — пожаловался Петр.

— А ты не спеши, жди своего часа, там видно будет, — успокоил его отец.

Жена Милоты думала, что мужу уже все известно, а он пока знал не более того, что и раньше. Сомнения не покидали ее, а так как ни с Маркитой, ни с Карлой говорить про это она не могла, то поделилась своей печалью с доброй знакомой. Эта добрая знакомая сказала еще кому-то, постепенно о разговоре узнала вся деревня, и каждый стал строить свои догадки. Какой-то бабе пришло в голову, а нет ли у Карлы порчи. Сказала она другой бабе, та третьей, и уже известная «добрая знакомая» принесла жене старосты весть о том, что на теле у Карлы отвратительное родимое пятно, из-за которого Маркита не хочет отдавать ее замуж, опасаясь, как бы после свадьбы у Петра не возникло к ней отвращение.

Маркита ничего не знала, когда же ей про это сказала жена Милоты, она страшно рассердилась.

— Чтоб за этой бабой смерть пришла! Ведь моя дочка такая, что воды не замутит, а все кому-нибудь да мешает, как репа у дороги. Господь бог лучше знает, что к чему. Какая она есть, такая и будет, люди другой ее не сделают, — причитала Маркита плача.

— Не печалься, Маркита, мало ли что люди болтают. Да и сердцу не прикажешь, если Петру нравится Карла, он на это не обратит внимания, — успокаивала ее жена старосты.

Маркита твердила, что тело у Карлы, как ореховое ядрышко, только слова ее мало убеждали. Хозяйка ей верила во всем, но тут засомневалась, сочтя, что нет другой причины, по которой Маркита не хотела выдавать дочь замуж.

Разговоров ходило много, кто-то порок преувеличивал, кто-то преуменьшал, один сказал так, другой этак — догадок было хоть отбавляй.