С этими словами тетка ушла в соседнюю комнату.

Мадла встала с лавки, открыла ставни и прислушалась. Всюду было тихо, начинало светать. Она снова закрыла окно и ставни, вынула лучину из светца[6] и, начиная от широкой кровати с синими в цветочках подушками, стала направлять свет поочередно на все вокруг — на майоликовые[7] тарелки, костяные ложки и разную утварь, что стояла на полках, на картинки и на шкафчик в углу, куда тетя прятала букварь, когда Мадла была еще маленькая и после смерти отца ходила к ней, и на карниз большой печки, где для нее всегда стояло что-нибудь вкусное в горшочке, на все это она светила, а у прялки немного постояла в задумчивости. Потом повернулась к окну, сорвала веточку розмарина, по листику мяты и пеларгонии, засунула их за корсаж, а когда вставляла лучину обратно в светец, стало видно, что прекрасное лицо ее залито слезами. Тут из соседней комнаты вошла тетка, неся один узелок под мышкой и второй в руке. Положила их на стол, взяла с лавки узелок Мадлы и стала все заново укладывать.

— Этот платок надень на голову, чтобы тебе щеки не очень жгло... жакетку сверни и сунь под мышку, утром бывает прохладно... а там небось холода. Слыхала я, будто в какой-то стране даже лета не бывает, не там ли это?

— Нет, не там, тетя.

— Ну, все равно, жакетку не прячь в узел... а это вот я испекла тебе на дорогу хлеба, чтобы ты не сразу забыла вкус домашнего... А это... помнишь ту утку, что всегда удирала со двора?.. Я сказала: «Забей ее, Бетка, а то сбежит совсем, зажарим Мадле в дорогу». Тут вот немного пирогов... Тоже пригодятся... когда ты еще доберешься... ведь это же край света... А здесь иерусалимский бальзам[8], годится на все раны... это вот мазь... погоди, куда же я ее сунула... ах, и не знаю даже... ага, тут она (тетка не видела ее из-за слез, которые пыталась скрыть).

— Ах, тетя, золотая моя! — Мадла хотела отказаться от мази.

— Оставь ее... такой мази в целом свете не сыщешь, ее делают только в новоместском монастыре... ты же знаешь, скольких слепых ею вылечили... Может статься, и у тебя глаза заболят, кто тебе там поможет?.. А тут... чтобы не сказали, будто мы тебя как нищенку отправили... я тебе немного одежки припасла. Чтобы ты была чисто одета и не покупала бы полотна, а то зачем же я лен пряду? Будешь выбирать у кого служить, смотри не на жалованье, а чтобы господа хорошие были. А это вот две нитки бус, сказывают, это гранаты, муж покойничек... дай бог ему счастья на небе... принес мне, когда из странствий вернулся... я их уже никогда на себя не надену, тебе они лучше пойдут, — добавила она, завязывая трясущимися руками узелки в платок.

Мадла стояла около стола как зачарованная и вдруг, рыдая, бросилась тетке на шею. Так они стояли какое-то время, обняв друг друга, и плакали, но тут тихонько приоткрылась дверь и появилась Бетка.

— Хозяйка, уже день наступил, жаворонок с загуменного поля улетел, пора! — сказала она и снова ушла.

— Ах, тетя, до чего же вы добрая... если хотите, я останусь.

— Нет, нет, Мадла, ты иди с богом, я не хочу видеть, как тебя хоронят. Бетка уже знает, что ей делать, куда идти, она проводит тебя немного и понесет узел... ты там еще натаскаешься тяжестей вдоволь. В город не ходи, там тебя знают, а Бетка доведет тебя в Яромерж[9] к самому трактиру, где останавливается Гаек, он меня однажды вез до Градца, хороший человек, не молодой уже. Бетка порасспрашивала о нем в городе, по пути она может тебе рассказать, какой это хороший человек, тут ты будешь под надежной защитой. А теперь, девонька, трогайся в путь с богом и вот... постой, спрячь хорошенько... Куда ты! За пазуху!.. Из кармана могут высыпаться... Тут несколько рейнских монет... по дороге сосчитаешь... а эти несколько четвертаков положи в карман... Помолчи-ка... стало быть, я знаю, что делаю. Кому же еще я их отдам?

— Передайте привет матери, и пусть она меня простит, как вы... и зовите иногда к себе Марженку, она хорошая, — попросила Мадла, одеваясь.

— Я все сделаю... а ты не забудь сообщить, как добралась и как там все. Если бедняжку Вавржинека отыщешь, будь ему матерью. Он был упрямый... И передай от меня привет Гаеку.

— А он знает вас?

— Как не знать, я ведь ехала с ним до Градца, везла туда пряжу да не помнила, куда с нею идти, так он послал со мною своего парнишку, славного такого, подростка уже, тот и привел меня на место. Скажи ему только, что Неедла из Есениц шлет ему привет. Ну, так... мы ничего не забыли?.. Подумай. Хоть какой-нибудь складной ножик взяла? Вот, бери мой, он тебе понадобится, как соль... и соль... надо же, чуть не забыли... Ну, кажется, все?.. Думай!.. Бетка, возьми-ка это!

Бетка положила узел в заплечную корзину, будто идет она в город за чем-то, и стала у двери. Тетка и Мадла оставались еще в горнице.

— Ну а четки-то у тебя есть? — снова спросила тетка, чтобы продлить прощание.

— У меня молитвенник.

— Да что там молитвенник, ты должна иметь четки, вот тебе мои, я молюсь перед сном, — и из кармана, откуда она перед тем вынула складной нож, достала четки, поцеловала их и протянула Мадле.

— А что же вам останется... господи... вы все мне отдаете.

— Бери... я могу ведь достать те, что ношу в костел, — и, положив руку Мадле на плечо, другую опустила в глиняную кропильницу, стоявшую у двери, и трижды перекрестила племянницу.

— Пусть хранит тебя в пути господь бог от всякого зла, чтобы ты вернулась такой же, как уходишь.

С этим благословением старуха проводила за порог племянницу, которую любила, как родную дочь, подождала, пока не захлопнулась за нею калитка. Затем вернулась в горницу, погасила лучину, открыла ставни и, опустившись коленями на скамеечку у окна, сложила руки и начала молиться.

Постепенно стало слышно пение уже не одного, а многих жаворонков, утренняя заря разлилась по небу так, что золотые лучи солнца осветили темные вершины кладзких гор. Деревня ожила, но Мадла с Беткой были уже далеко от нее.

Наверно, в десятый раз Бетка вскакивала с лавки перед трактиром в предместье Яромержа, думая, что едет папаша Гаек. Они сидели тут час, а он все не ехал.

— Я вся, как на иголках, Бетушка, может, мы его прозевали?

— Как это прозевали, мы ведь сидим у самой дороги, да тут и мышь незаметно не проскочит. Вы только не бойтесь, Мадла, здесь нас никто не знает и искать не будут.

— Кто знает, теперь уже нашим стало известно, что я ушла, могут и послать за мною.

— И пусть. Хозяйка скажет вашим родителям, что отослала вас в Рыхнов к тетке, чтобы вы все эти страхи позабыли. И только через несколько дней сообщит матери, куда вы отправились... Пускай там ищут.

— А ты не проговоришься, Бетушка, если тебя мельник...

— Да я лучше себе язык отрежу, — перебила ее Бетка, — чем скажу что-нибудь про вас этому злодею. Не знаете вы Бетку!.. Пусть вынюхивает, я заведу его на крышу и скину оттуда как козла, ничего он не узнает... Я ведь сказала нашей хозяйке: «Если вы заставите девку выйти за этого плешивого антихриста, она до свадьбы не доживет». Золотая моя Мадла, я старая... я всего лишь прислуга и то не пошла бы за него, а как же вам этого хотеть, такой красавице! Жаль было бы отдать вас за такого мерзкого брюзгу... один его нос чего стоит — как шпиль у башни, а глаза, как у василиска, того и гляди порчу напустит. И хоть бы что-нибудь в нем хорошего было, а то ведь — прости, господи, — черт пакостный. Умрет, так в аду на нем пахать будут.

— Ну что ты, Бетушка, не говори так... я... хоть и могла бы его бранить... зла ему не желаю, только бы он меня в покое оставил.

— Что ж, вы добрая, да ведь не все такие, вот познаете свет, тогда увидите. Пусть на вашу долю выпадет не много испытаний да чтобы попали вы к порядочным, добрым людям, которые бы относились к вам, как к родной... Ну, надо еще разок взглянуть, не едет ли, — спохватилась Бетка и ушла за угол трактира, хотя и с лавки дорога была хорошо видна. — Ну, кто-то едет... воз, как дом... это будет он!