Работники тоже ели молча и лишь иногда с любопытством поглядывали на незнакомца. Особый интерес он вызвал у женщин. Очень удивила их тончайшей ткани белая рубашка с длинным рукавом и манжетами, какие тут носили только женщины. Зверка глядел на него даже с гордостью, словно видел в нем себя.

Наибольшее же восхищение вызвал незнакомец у Катюшки, которая не могла понять: как он вдруг стал таким красивым? Ведь когда он переступил порог дома, закутанный в серую накидку словно в туман, она решила, что к ним в дом пробирается не то привидение, не то чернокнижник, и даже испугалась. И вдруг превратился в ладного молодца, равного которому она не знала. Его руки были маленькие и белые, меньше, чем ее, хотя тетка Ула говорила про ее руки, что они, как у феи. А таких черных, красивых зачесанных назад волос не было ни у кого из знакомых парней. И костюм Зверки казался на нем более красивым. Никто так не сидел и не ел, как он, а голос звучал словно колокол. Она досадовала, что гость не отрывал взгляд от тарелки, кроме еды, ни на что не обращал внимания, только иногда на мгновение поднимал глаза. Наконец, когда хозяйка, в который уже раз, стала потчевать его, гость положил вилку и нож на тарелку, поблагодарил, поднял голову, и тут глаза его впервые встретились с Катюшкиными. Смутившись, опустила она черные ресницы, и, словно тучи, заслонили они яркие звездочки, а нежный румянец, будто лучи зари, залил ее очаровательное личико.

Она стала поспешно есть, но второпях поперхнулась. Сидевшая рядом тетка хотела было стукнуть ее по спине, чтобы кусок проскочил, но девушка словно угорь ускользнула из-под ее руки и выбежала за дверь.

— Эх, одни глупости на уме! — с укором сказала вслед ей бабушка.

— Молодая еще, неразумная, — стала оправдывать девушку тетка.

— Это ваша дочь? — спросил гость у хозяина.

— Внучка, после сына осталась, — ответил тот и, указывая на стройную красавицу, сидевшую подле высокого мужчины, продолжал: — Вот наша дочь, а это ее муж, наш зять. Тут, — показал он в другую сторону, где сидели тетка и Зверка, — невестка Ула и сын ее Зверка. Это моя родная семья, а те — моя семья, богом данная, — добавил он, переводя взгляд с родственников на работников.

Гость смотрел на них и видел приветливые, красивые лица. Мужчины могучие, как скалы, женщины стройные, как сосны. А вот, вся зардевшаяся, вернулась и та, что показалась ему краше всех остальных. Хотя он и заметил ее у очага, когда входил в дом, но тогда ему, усталому и голодному, было не до красоты. Ведь у голодного только хлеб на уме. Утолив голод и отдохнув, гость обратил свои мысли к тому, что радует сердце, — к красоте и был поражен, когда увидел, что напротив сидит девушка, хороша, как маков цвет. Казалось, сам бог послал ее в этот мир.

Гость ругал себя за то, что упустил столько времени, не уделил ей внимания раньше, и, как вначале Катюшка не спускала глаз с него, теперь он не спускал глаз с ее лица. И бог знает, сколь долго любовался бы ею, если бы хозяйка не вывела его из этого приятного состояния, спросив, живы ли у него родители.

— Матери у меня нет, — ответил он. — Умерла, когда я был еще маленьким. Отец жив, но уже склонился к земле, как спелый колос. Боюсь, что смерть скоро его скосит. Ни братьев, ни сестер у меня не было. Из родственников знаю лишь дядю, у которого только что побывал. Он мне как отец, и я очень его уважаю.

— А разве пан не словак? — удивилась хозяйка.

— Я чех, — ответил гость.

— Чех, вот это мне нравится! — воскликнул хозяин. — А я думал, что пан словак откуда-нибудь из-под Трнавы.[8]

— Пан говорит по-словацки, как настоящий словак, — удивился молодой зять.

— А почему ему не говорить по-словацки? Ведь словаки и чехи — одного дерева листья и легко понимают друг друга, — сказал хозяин. — Ну а где же пан живет? И как зовут пана? — обратился он к гостю.

— Меня зовут Богуш Сокол, — ответил молодой человек, — а живу я в Праге!

«Богуш... какое красивое имя», — подумала про себя Катюшка. А хозяйка заметила вслух, что гость и впрямь как молодой сокол.

— Стало быть, мил человек, из Праги вы? — воскликнул обрадованный хозяин. — Я тоже в Праге был, в самом деле был. Ей-богу, чтоб мне головы не сносить! Но должен признаться пану Богушу, что наша семья происхождением тоже из Чехии. Во время великих смут[9] наши предки вместе со многими другими переселились из Чехии в здешние края и так тут навсегда и остались. Времена были суровые, как рассказывал мне прадед, бунт следовал за бунтом, беда за бедой, и под конец еще нагрянули в наши края нехристи-турки, как половодье, которое все сметает.

— И сюда, в эти дремучие леса и в горы, турки тоже добрались? — спросил Богуш.

— Эх, куда только они не добрались, сукины дети! — продолжал рассказ хозяин. — От Филякова,[10] через горы дошли они и до наших деревень. Все бы начисто уничтожили, если бы не любетовский юнак[11] Вавра Брезула. Вот это был юнак! Он и ста турок не боялся, а они от одного имени его дрожали в страхе. Турки дважды были в наших местах, грабили, жгли, Вавре отомстить хотели, но оба раза он их — то саблей, то хитростью — одолел, а во второй раз даже самого агу убил. Так он один всю округу и спас, потому как, услышав, что турки идут, все жители убежали в горы. Молва о словацком том юнаке далеко разнеслась, даже горы перевалила. А тут вам каждый покажет перевал в горах, где он от целой орды турок отбивался и одолел их, и «турецкий колодец», над которым голову аги выставил. Ну, да о нем я вам еще расскажу. А сейчас хочу показать самое дорогое наше сокровище, которое наши предки принесли из Чехии. Оно передается у нас в семье от отца детям, от детей внукам уже много поколений.

Досказав, хозяин повернулся, открыл старинной работы маленький шкафчик с выпуклыми дверцами, который стоял на лавке за столом, и вынул из него тонкой резьбы шкатулку из ясеня. В шкатулке, завернутая в шелковый платок, лежала книга в переплете из обтянутых кожей деревянных досок с латунными застежками. Это была Библия.

— Вот, — сказал он, указывая на исписанный изнутри переплет, — тут обо всем нашем роде сказано, кто когда родился, женился, умер, начиная от Прокопа Жатного, который пришел сюда из Чехии, до моего брата и сына. Видите вот тут — Юро Жатный! Не думал, что мне придется здесь писать о его смерти и что мы так неожиданно его потеряем. Словно гром с ясного неба его поразил! — вздохнул старик.

— Ох, и сильно же горевали мы, старики, когда пришлось оплакивать любимое дитя наше, такого молодого, — дрогнувшим голосом сказала хозяйка.

Кроме смертей и рождений о каждом из членов семьи в книге было написано, каким он был и что достойного памяти совершил. Так, о Мартине Жатном говорилось: «Был хорош, как отточенный нож! Воевал с нехристем-турком и пал под Белградом! Вечная ему память!» Рядом с именем Павла Жатного стояло: «Был человеком знающим и справедливым. Торговал кружевами по всему свету и был даже в земле испанской в городе Мадриде, откуда принес домой много денег. Мир праху его!» Об Ондрике Жатном: «Прости его боже! Никчемный был человек! Утонул в паленке!»[12]

Богуша эти записи очень заинтересовали. Однако, прочитав о Янке Жатном, отце хозяина, о том, будто сам он убил четырнадцать медведей, брат его — пять, а хозяин, когда медведь к нему в овес забрался, сперва придушил зверя в своих объятьях, а потом добил топором, Богуш как-то недоверчиво улыбнулся. Хозяин заметил это, пожал плечами и спросил:

— Пану кажется, будто это неправда? Ну, так глядите: правда это или неправда?

С этими словами хозяин распахнул на могучей груди рубашку, закатал рукава до самых подмышек и, показывая шрамы на груди и плече, сказал:

— Это от медвежьих когтей, когда мы с ним в овсе боролись. Эх, молодой человек, пожили бы вы с нами, не стали бы удивляться таким схваткам. Ведь мой сын был совсем молодым, а трех медведей убил.