— Некий Антонио Ваччи… Похитили, кажется, больше тридцати тысяч флоринов. И какой страшный удар ножом! Пробито сердце! Если несчастный жил после такого удара хотя бы десять секунд, то и это много.

Джорджо был сильно взволнован не только потому, что последняя его надежда рухнула. Оказывается, он пробил ему сердце, вот почему так болела рука! Видимо, в руке отдалось последнее содрогание остановившегося сердца Антонио, и мысль об этом ужасала его. Значит, уже известны подробности преступления? Каким же оно, верно, представляется страшным?! Стало быть, о том, что он, Джорджо, нанес этот удар внезапно, неожиданно даже для самого себя, никому не известно, а то, что удар был такой страшный, это они установили. Он не решался раскрыть рот. Взвешивал каждое слово, вертевшееся на языке, и проглатывал его, потому что ему казалось, что любое слово может вызвать подозрение. «Как заставить его разговориться? — думал он, глядя на Джованни. — Как сделать, чтобы он перестал жевать свой хлеб? Ведь он до сих пор ничего не сказал о том, какие предположения высказывают в городе насчет убийцы».

Наконец Джорджо сочинил фразу, которая показалась ему совершенно естественной:

— А кто его убил?

Прежде чем произнести эти несколько слов, он придирчиво проверил в уме, не будут ли они свидетельствовать о том, что ему слишком многое известно о преступлении, потом мысленно повторил все, что ему рассказал Джованни, чтобы не создалось впечатления, будто он, Джорджо, понял больше того, что было сказано.

— А кто его убил? — снова спросил он.

К его великому удовольствию, Джованни рассердился. Значит, он недаром старался, ему удалось достаточно ловко провести приятеля, и мучило его только одно: он так обрадовался, придумав удачную фразу, что почти безотчетно тут же повторил ее.

— Разве я тебе не сказал? — вспылил Джованни. — Его пока еще не нашли. Никто не знает, кто убийца.

Как видно, из него больше ничего не вытянуть! И Джорджо отказался от дальнейших расспросов. Чтобы узнать новости, которые мог ему сообщить Джованни, не стоило продолжать этот мучительный разговор. О них можно будет прочесть в газете.

Через четверть часа после ухода грузчика Джорджо, немного поколебавшись, собрался с духом и вышел на улицу, восхищаясь собственным мужеством. Поговорив с Джованни, он жаждал узнать новости и ждать дольше был не в силах.

До ближайшего киоска, где продавали «Пикколо Коррьере», надо было идти минут десять. Сперва он пробирался вдоль стен, но потом подумал, что, прячась, скорее навлечет на себя подозрение, и эта нехитрая мысль заставила его сойти на мостовую; ему хотелось бы идти вперед с непринужденным видом, но он то и дело спотыкался. Что это с ним? Ходить он, что ли, разучился?

Купив газету, он тотчас же заперся у себя в комнате. Подтащил тюфяк к единственному окну, растянулся на нем и стал читать. Никогда в жизни в нем не вызывал еще такого интереса газетный лист, никогда еще он не углублялся с таким вниманием в чтение: он забыл обо всем на свете, и, когда отложил газету, ему показалось, будто он пробудился после долгого сна.

Почти вся рубрика местной хроники была посвящена убийству — самому значительному происшествию за минувший день. Рассказу о самом злодеянии газета предпослала несколько рассуждений о том, что подобного рода кровавые преступления слишком часто происходят в городе; с горечью, которая, без сомнения, произвела гораздо большее впечатление на убийцу, чем на власти, которым она была адресована, газета жаловалась на то небрежение, с каким в городе относятся к безопасности граждан.

Читая все это, Джорджо остро ненавидел газету! Откуда такое ожесточение? Даже если он будет наказан, убитый от этого не воскреснет! Так разве недостаточно того ожесточения, с каким власти, конечно же, разыскивают его?

Из статьи следовало — или должно было следовать, — что убийство произвело в городе настоящую сенсацию. Речь шла о злодеянии, писал журналист, которое отмечено неслыханной дерзостью, оно совершено почти в самом центре города, и, хотя час был довольно поздний, убийца никак не мог надеяться на полное безлюдье вокруг. И вот там-то был вероломно убит прохожий, убит только потому, что у него были с собой деньги.

Газета ошибалась, и Джорджо должен был бы радоваться этому, потому что это отводило от него подозрение: никто, значит, не видел жертву в сопровождении убийцы. Однако, если верить журналисту, убийца набросился на прохожего только потому, что предполагал обнаружить в его карманах деньги, и поэтому преступление казалось особенно ужасным и отвратительным; Джорджо испытал необыкновенно тягостное чувство. Те, кто рассуждает о нем, не знают, какому сильному соблазну он подвергся из-за глупости этого Антонио!

Нетрудно было понять, что убийство, описанное таким образом, должно взбудоражить весь город. Каждый решит, что его драгоценной особе угрожает опасность, и потому при случае охотно поможет полиции в поимке преступника.

Ни одного правдивого слова об убийце!

Вскоре после того, как совершилось преступление, продолжала газета, поблизости были замечены два субъекта подозрительного вида — возможно, то были преступники, совершившие убийство.

Такого рода заблуждение было, безусловно, весьма утешительным для Джорджо, и он сам удивился тому, что, узнав о нем, не почувствовал в душе никакого облегчения.

Статья в газете глубоко потрясла его. Он предполагал, что его будут упорно разыскивать, и даже допускал, что розыски эти увенчаются успехом, но, едва узнав, что они уже начались, он страшно разволновался и перетрусил, хотя пока что на его след не напали. Как видно, внутри нас есть такие чувствительные струны, которые отзываются уже на одно только предчувствие беды. Он ощущал, что сделался объектом жгучей ненависти, и хотя она еще непосредственно не угрожала ему, все же она его угнетала.

Газета, которая ничего не могла рассказать об убийце, взамен этого подробно излагала биографию убитого.

Антонио Ваччи был женат и имел двух дочерей. До последнего времени семья его жила в бедности, но несколько месяцев назад он неожиданно получил значительное наследство. По словам журналиста, Ваччи был человек недалекий: получив наследство и разбогатев, он постоянно таскал с собой большую сумму денег и хвастался ими перед каждым встречным и поперечным.

Вот почему невозможно взять под подозрение всех тех, кому было известно, что в его карманах постоянно находится целое сокровище: таких людей было слишком много. «Тем не менее, — продолжала газета, — власти допрашивают всех обитателей дома, где жил несчастный Ваччи».

«Надо было мне скрыться!» — сказал себе с острым сожалением убийца. Из прочитанного ему стало ясно, что до сих пор его ни в чем не подозревают, и если бы он ночью уехал из Триеста, то, вероятно, уже был бы в Швейцарии[1] и мог бы не опасаться преследования. Он не сомневался, что то мучительно тягостное чувство, которое делало его глубоко несчастным, не терзало бы его, находись он далеко от того места, где совершил убийство.

К вечеру он снова решился выйти на улицу. Теперь он чувствовал себя увереннее и поспешил приписать вернувшееся к нему присутствие духа сознанию, что за ним никто не следит. Однако страх продолжал владеть всем его существом. Он вздрагивал из-за каждого пустяка, от любой неожиданности — ему достаточно было, к примеру, внезапно столкнуться с человеком в форме, которая хотя бы отдаленно походила на форму полицейского. Присутствие духа вернулось к нему вовсе не после чтения газеты, вовсе не потому, что он был уверен, что за ним не следят, — ему вскоре пришлось мысленно признать это. Он чувствовал себя теперь более непринужденно просто потому, что уже привык к своему новому положению. Зачастую мы именуем присутствием духа лишь опыт и привычку к опасности.

В восемь часов вечера возвратился Джованни. Он хмуро уставился на Джорджо и — то ли в шутку, то ли всерьез — неожиданно выпалил: