— Куды собралась? — спросил он. — Велено обороняться.

— Так обороняйся, — ухмыльнулась она. — Лучников у тебя и без меня достаточно, три дружинника крепких, да и сам ты десятерых стоишь. А я тятьку с братом найду, может, им помощь моя нужна.

— Умила, батый велел тебе здесь быть, — настаивал Баровит.

Воительница обрушила на него холод своих озёр и прошипела:

— Ты мне не воевода, не отец, не брат и не муж! Затворяй ворота и оборону держи.

Девушка пронеслась мимо старшего дружинника, ловко проскользнула в щель между створками врат и канула в клубах дыма и пыли.

— Пока что не муж! — крикнул вдогонку Баровит и горько добавил. — Видят Боги, раньше времени меня эта белка до седин доведёт, своей жаждой подвигов.

Тонкая тень пробиралась через перевёрнутые повозки, разбросанные горшки и изрубленные тела, оставляя позади опустевшие дворы и брошенные дома. Под ногами текли ручейки из грязи и крови, всюду стелился дым и трещало пламя. Омуженка вышла к храму Мары и застыла в ужасе — десятки изувеченных трупов камулчан и московитов лежали у входа в святилище.

«Почему храм стал местом самой ожесточённой схватки?» — подумала она и вошла внутрь.

Голубые глаза расширились и застыли в оцепенении, слёзы пробежали по пылающим щекам — пустые стены предстали перед ней. Ничего нет — ни золотых чаш с самоцветами, ни монет в сундуках, даже серебряный лик Мары и тот вынесли. Священное место было полностью разграблено, все подношения Богине Нави, что хранились здесь веками, были изъяты. На каменном полу лежало хрупкое тело жрицы, её карие глаза смотрели в никуда, кровь пропитывала светлые кудри и стекала с затылка багряным пятном.

Тонкие пальцы крепче сжали золотого сокола, хищный оскал исказил лицо, и девушка рванула прочь, жаждая возмездия за это бесчинство.

«Вот зачем они пришли!» — думала она. — «Казну Киевскую пополнить. Хороша вера единая, ради которой беззащитных баб с детьми жечь можно».

Быстрые ноги мчались по улочкам, зоркий взор выискивал родных… нашёл. У вторых крепостных ворот на земле лежал её отец. Ценой своей жизни он не впустил врага ко второму кольцу*, отрезав единственный подход к кремлю. Ледяная дрожь пробила тело девушки, колени сами подогнулись, она подползла к воеводе на четвереньках, скуля, как побитый щенок. Вмиг онемевшие руки пробежали по груди воина, а выбившиеся из косы локоны прилипли к мокрому от слёз лицу.

— Тятя, — выла Умила, утыкаясь лбом в кольчугу отца.

Он был ещё тёплым, его взгляд устремлялся в небо, а уголок губ был едва приподнят в улыбке — значит, Мара прислала за ним Аделю. В памяти объятой горем дочери вспыхнули слова воеводы, которые он сказал детям своим по утру:

— Сон мне был славный. Аделюшка сказала, что вместе теперича будем. Свадебки ваши сыграю, да и в Навь отправляться можно.

«Вещим был сон, — пронеслось в голове девушки. — Только до свадеб не дошло ещё».

В этот миг дикая дрожь заколотила омуженку, она резко оторвалась от груди отца и воскликнула:

— Волот!

Умила подскочила, как ошпаренная, хватая сабли, и ринулась к воротам. Не помня себя и не обращая внимания на стоны раненых, воительница мчалась, обгоняя ветер. Звон металла коснулся её слуха, голубоглазая метнулась на звук. Она видела, как высокий витязь, истекающий кровью, валится на землю, а ногаец замахивается на него мечом и вот-вот оборвёт жизнь воина. Девушка всем своим существом кинулась к нему, сабля издала ледяной свист, ордынец успел лишь повернуться к омуженке. Блестящий металл снёс голову, и тело повалилось к ногам дружинника. Умила опустилась рядом, стирая кровь с лица парня, потом перевела взгляд на его руки и увидела отсечённую кисть. Отстегнув ремень, она туго затянула им предплечье воина и принялась шептать, заговаривая кровь. Сознание дружинника угасало, но он силился и хватался за эту жизнь, как только мог, ощущая неистовый жар, занимавший всю руку.

— Спасибо тебе, Демировна, — прохрипел витязь, прижимая к себе пылающую культю.

— Где мой брат, Ждан? — спросила девушка, отстраняясь от него.

Витязь трясущимися пальцами указал на главные городские стены, Умила выпрямилась и бросилась прочь.

Блестящие солнца свирепо шипели в руках Волота, не давая противникам подойти ближе. Боковым зрением он видел, как Асила с небольшим отрядом спешно покидает Камул, как за ним следует обоз с четырьмя лошадьми, набитый доверху храмовым златом и серебром. Но ордынцы не давали витязю броситься в погоню, они облепили его со всех сторон и жалили свирепей диких пчёл. Одиннадцатикилограммовые мечи рубили противника от плеча до бедра, но силы покидали Бера. От огромного числа ударов звенья кольчуги разошлись и рваными лоскутами позвякивали на могучем теле. Рубиновые капли стекали по рассечённому плечу, сапог грустно всхлюпывал от наполнявшей его крови из раненого бедра. Лицо воина было абсолютно спокойным, лишь серые глаза яростно впивались в души ногайцев.

Он блокировал меч своим клинком, а вторым снёс с плеч голову противника. Московит выбросил в грудь дружинника сакс, тот отстранился и размахнулся мечом. Соперник пригнулся, подлетел к камулчанину и вонзил нож в раненую ногу, Волот зарычал и опустил клинок на шею ордынца, отправив его к Маре.

«Снова в ту же рану» — подумал витязь, кривясь от боли. — «Что ж вас всех туда тянет?».

Дым сгущался в глазах парня, всё вокруг качалось, словно чаша весов меж мирами. Ещё один соперник приблизился к витязю, мечи вновь лязгнули, ногаец вывернул клинок из ослабшей руки и замахнулся. Бер блокировал атаку вторым мечом. Тонкое лезвие вынутого из-за сапога ножа неожиданно облизало шею Волота. Широкая ладонь разжалась, выпуская резной черен, воин попятился назад, пытаясь зажать рану. Ногаец замахнулся для последней атаки, но из-за спины камулчанина вылетела тонкая тень. Она резко вонзила саблю в не успевшего среагировать противника. Блестящий металл с хрустом вошёл между ключицами за грудину, рассекая аорту. Волот видел, как тело врага падает на землю, поблёскивая металлическим зеркалом, слышал, как звенит от отчаяния голос любимой сестры, чувствовал, как нежные руки касаются немеющего лица. Не хотел он, чтобы Умила смерть его видела, жаль ему было сердца её.

— Не вздумай на Заремира войной идти, — выдавил брат и застыл, отпустив душу.

— Ты мне не тятька, — прошептала Умила, но Волот этого уже не слышал.

Тонкие пальцы запутались в русых волосах воина и прижали его голову к груди, из которой вырвался пронзительный крик. Казалось, он долетел до леса, разбился о могучие стволы деревьев и заставил птиц в страхе покинуть свои гнёзда. Она уже не слышала своего голоса, не видела подоспевшего на помощь Баровита. Внутри были лишь холод и нескончаемая боль, она осталась одна на целом свете, потеряв самых любимых и дорогих людей. Смысл идти дальше был утрачен, хотелось схватить саблю и оборвать свои страдания, но она знала, что жизнь ей дали Боги и только они могли её забрать, иначе душа не встретится ни с отцом, ни с братом, а будет скитаться между мирами вечно.

Не один час прошёл, а она так и сидела на поле, прижав к себе Волота. Горожане собирали костры, чтобы предать павших защитников Камула огню и с почестями проводить их в Славь, навечно запечатлев их имена в памяти выживших. Баровит подошёл к Умиле и коснулся плеча своего павшего друга.

— Не тронь его, — прорычала девушка, — не отдам… всех у меня забрали, мать, отца… брата не отдам.

— Он же уже у Мары, — вздохнул Зорька, — нужно тело его огню предать… пусти его, Умила.

Омуженка выхватила из ножен брата сакс и приставила его к шее витязя.

— Не тронь, сказала, — прошипела она, — а то сам на костёр пойдёшь.

Баровит отстранился от неё и поплёлся прочь — это была его пятая попытка. Он понимал, что чувствует девушка, но никак не мог ей помочь, и от этого на душе становилось ещё тяжелее. Его руки сжали голову, сердце замерло, отказываясь верить в происходящее. Всё это казалось дурным сном, который напитавшись душевной болью вот-вот закончится.

Золотые локоны стекали на широкие плечи обмякшего тела, тонкие пальчики судорожно цеплялись за позвякивающие лоскуты кольчуги. Губы напрасно шептали заговоры, касаясь холодной щеки брата.