Глава 5. Вече

Взбалмошной девкой, разбросавшей спутанные пряди мыслей, разметавшей вещи по углам, перевернувшей весь Тангут с ног на голову, ворвалась суета. Кони недовольно фырчали в стойлах, повозки оставались неподвижными, кузницы закрывались, а ярмарки расходились, так и не успев толком собраться. В просторной палате толпились люди, они рассаживались по лавкам, перешёптываясь о причинах столь спешного собрания. Тысяча лучших мужей со всего Тангута и всех окрестных деревень незамедлительно прибыла в терем главы города, бросив все свои дела. Добрыня вошёл в помещение и жестом призвал к тишине. Обеспокоенные взоры устремились к нему.

— Добрыня Микульевич, — обратился один из купцов, — что стряслось-то? Почто меня с ладьи ссадили?

— Не серчай, Илья, — вздохнул глава. — Изловили мы сегодня воеводу киевского, который две недели назад Камул разграбил. Сейчас с ним Велибор… общается. Не хочу стращать, но что-то недоброе творится в Тархтарии.

— Не то слово, — пробасил воевода, входя в палату. — Асила собирал по всем городам крупным воинов в дружину Великого Князя и золотишком не брезговал для казны киевской.

— Какой-такой Великий Князь? — закашлялся Добрыня. — Война кончилась уже.

— Право дело, — заголосили со всех сторон.

— Что за самоуправство: и так десятину до сих пор платим, так ещё и ратников отдавать должны? — возмущались купцы.

— Не пойму я, — сказал старик, приподнявшись с лавки, — кто Заремира вновь Великим Князем выбрал?

— Никто, — ответил Велибор. — Не желает он уходить, хочет завсегда там быть. Хочет веру поменять на единого Бога Византийского.

— Так чего в том худого? — отозвался худощавый купец. — Я и сам крещение принял…

— Так тебя никто за это и не судит, — раздался властный женский голос. — Верь во что хочешь. Токмо Заремиру византийская вера не для того нужна, чтобы дух свой возвысить — Тархтарию он перестроить хочет.

— Что баба делает здесь?! — взорвался купец.

— Где бабу ты увидал? — пробасил воевода, в один шаг поравнявшись с христианином. — Умила Демировна Камулская перед тобой стоит!

— Умила… — поползли шёпоты.

Мужичок с перевязанной рукой схватил купца за рукав и потянул обратно на лавку.

— Та ли эта Умила Демировна, — спросил калека, — что на берегах Малой Тархтарии осман секла?

— Это же вы тогда с подругой своей… Радмилой Игоревной разведчиков османских изловили? — прищурился кузнец.

— Та самая, — ухмыльнулся Велибор.

Все смолкли и принялись внимательно рассматривать девушку в кольчуге.

— Заремир Киевский — частый гость в Византии, с тех самых пор как мы помогли им от персов отбиться. Вот и глянулось ему устройство государства этого, теперича и Тархтарию устроить так хочет, — сказала она.

— Как так-то? — не понимал христианин.

Омуженка приблизилась к нему, заглянула в его карие глаза и ухмыльнулась.

— Императором быть хочет, хочет власть свою по наследству передавать. — Умила обвела присутствующих своим холодным взором. — Мы живём по копному праву* — завету предков. Князь Великий нам только на время войны нужен или какой беды лютой, в мирное время каждая волость, каждый город сам свои дела ведёт, люди сами единогласно своих глав выбирают. Заремир поправить это хочет — волости его сыновья займут, на смену им придут его внуки… люд больше не будет сам свою жизнь строить.

Илья-купец вскочил, аж лавку перевернул, кузнецу ногу отдавил.

— То против Веры нашей! — закричал он.

— Поэтому Заремир хочет веру поменять, — кивнула гостья, — на греческую, которая так мила сердцу товарища вашего.

Худощавый старик сжался и виновато посмотрел на собратьев:

— Не призывает учение Христа к насилию.

— Правду говоришь, — кивнула девушка и наклонилась к собеседнику, — токмо это неважно никому. Смотрю, уже успели вы, мужи Тангута, позабыть, как Аркона* пала… Забыли, хотя времени немного с той поры прошло.

Умила развернулась и подошла к Добрыне, слыша, как за спиной зашептались собравшиеся.

— Древний богатейший город был разграблен и стёрт с лица земли, а людей его повырезали… всех, и старых, и малых, — сказала она. — Звери эти, с крестами на груди, Аркону в пепел превратили во имя Бога их единого… во имя Христа, который такого никогда никому не завещал. Токмо ложь всё это — вера их не волновала, святилище Святовита* нужно им было, в котором веками золото с серебром копилось. На своих кораблях они сокровища города славного вывезли, оставив после себя смерть и тлен. Вот и Заремир этого желает. Умоет он нас кровью, если не покоримся.

— Как можно! — воскликнул пузатый мельник. — Он же славянин, как и все мы!

— Нет, — осекла девушка. — Когда мы на берегах Малой Тархтарии осман били, один казак старый говорил, что Заремир — не кровный сын Святозара. Что родной его отец хазарином был, который к Великому Князю в дружину перешёл служить. Когда Святозар от немчуры поганой земли Тархратские освобождал, друг его пал на поле брани. Тогда князь забрал жену его и детей себе и нарёк их своими. Заремир воспитывался с сыновьями Святозара на равных, стал воином великим. На всенародном вече его князем выбрали, вот только кровь чужеродная, власти испив, разум его затмила.

— К чему клонишь ты, Демировна? — прищурился воевода.

— Остановить его надо, — заявила Умила. — Собрать всенародное вече и выбрать Великого Князя Тархтарии, чтобы отпор дать и люд защитить.

— Войной на Киев? — шумела толпа.

— До Киева плыть надо… далека дорога, — сомневался Добрыня.

— Не надо никуда плыть, сам здесь скоро будет, — улыбнулась омуженка. — Как только обоза с воеводой своим не дождётся, так мигом здесь окажется.

Добрыню передёрнуло, нервная дрожь пробежала по его телу и снова ударила в веко, заставив его пульсировать. Велибор нахмурился, понимая, что слишком много правды в словах дочери его павшего друга, что бы со спокойной душой отмахнуться от них можно было. Мудрые мужи зашумели, вскидывая руки и нервно теребя бороды.

— К осаде город готовить? — сглотнув, выдавил глава Тангута.

— Да, — кивнула голубоглазая. — Пущай Велибор Касимович в Камбалу* скачет, я в Тендук* направлюсь, а после в Хамбалыке* встретимся. Всех предупредить надобно, да побыстрее.

— Утром только, — осёк воевода, — а то я тебя знаю, сразу с вече в седло сядешь.

Девушка кивнула ему, решив, что ей и вправду отдых нужен, и поспешила в выделенные ей палаты, чтобы хоть немного силы восстановить.

Эхо разнесло по резным стенам коридора уверенную поступь омуженки. Холодные озёра её глаз скрывали в себе тяжёлые мысли, а сердце рвалось от тоски. Не прошло ещё и дня без воспоминаний о тёплом медовом взоре, доброй улыбке и крепких рук, в которых так упоительно было чувствовать себя слабой. Тяжёлый вздох прогнал из груди горечь разлуки, тонкая кисть толкнула массивную дверь, ноги сбросили сапоги и поплелись в опочивальню*. Девушка стянула с себя кольчугу и положила её на лавку. Блестящие звенья мелодично звякнули,.. так же мелодично, как и в Крыму, падая на гладкие тела гальки,.. падая на кольчугу Баровита. Умила зажмурила глаза и обхватила себя руками. Мысль что сама разрушила своё счастье, жгла её душу и не давала покоя. До девичьего слуха из сеней* донёсся тонкий скрип двери, а затем и глухой топот. Омуженка вылетела к незваному гостю, желая излить на него весь свой гнев, но встала как вкопанная — высокий витязь сбрасывал с широких плеч свой пыльный плащ.

— Ну, здравствуй, Умила, — сказал воин, прожигая её своими медовыми глазами.

— Велибор голубя отправил? — догадалась она.

— Да, я просил его об этом, когда в прошлый раз был здесь, — кивнул парень, снимая грязные сапоги, — умыться дай.

Девушка повела путника, сутки проскакавшего в седле и загнавшего ни одну лошадь, в уборную. Не смея смотреть в его глаза, она взяла кувшин и налила воды в широкие сомкнутые ладони.

— Вот зачем ты здесь? — нахмурилась она. — Камул на кого оставил? Как тебя только Главеш отпустил?

— Ждана за себя оставил, обещал, что завтра ворочусь… уболтал я Главеша, — ответил Баровит, принимая из её рук полотенце. — Скажи мне, лиса, что мне делать с тобой? Сбежала, ничего не сказала, вторую неделю уже ищу тебя…

— Чего меня искать, чай, не дитя малое, — пробубнила златовласая и направилась в светлицу*.