Мы с ним прошли немного вперед по дороге, и я увидел огни ГОРОДА — первый раз в жизни. Мы залезли на яблоню, чтобы лучше видеть, но мне было так паршиво, что и смотреть-то особо не хотелось. Господи, да какое мне вообще дело до этого чертова города?!

И разошлись мы с братом каждый в свою сторону, и я свернул к лесу и спустился по холму к магазину мистера Данастона, и там немного послушал, как поет радио. А потом, хотите верьте, хотите нет, пошел вниз по дороге к дому деда. Дом стоял пустой, тихий, и никто не знал, что я хочу умереть, вот сейчас лягу в землю и умру. Наш старый пес выл под дверью, но дед там больше не жил, и я тоже, и вообще там никто не живет, а пес может выть, пока у него вся душа не выйдет вон.

Дед видел, как сто лет назад через забор перелез Господь, а сейчас дед умирает в больнице и никогда уже этот забор не увидит, и вообще ничего не увидит. И я спросил Господа, зачем он так поступил с дедом.

Больше мне не хочется вспоминать про то, что было у тети Гастонии.

Я думал, куда мне податься: возвращаться к тете Гастонии не хотелось, но ночевать больше было негде, и я побрел обратно, по черному лесу, и увидел, да-да, увидел бедную тетю Гастонию, которая сидела в кухне перед масляной лампой и ждала меня.

— Ложись спать, мой мальчик. — Она сказала это так ласково, что мне захотелось уснуть у нее на коленях, как я засыпал на коленях у своей мамы, когда был совсем маленький и она еще была жива. — Не бойся, тетя Гастония о тебе позаботится.

Она погладила меня по голове, и я сразу же уснул.

А потом я заболел и пролежал в кровати два, три, семь дней, и все это время лил дождь, а тетя Гастония кормила меня сладкими кукурузными лепешками и отварной капустой. Старик Джелки сидел в другом конце дома и повторял:

— Приведите ко мне того мальчишку.

Но меня к нему никто не привел и никто не говорил ему, где я, потому что тетя Гастония велела всем молчать. Высунувшись в окно, старик Джелки поймал моего двоюродного брата, как меня тогда, но быстро сообразил, что это не я, а брат, и так и сказал, а брат, как и я в тот раз, заплакал.

Я проспал два дня, просыпаясь только для того, чтобы снова заснуть. Тетя Гастония послала одного из сыновей за мистером Отисом, но оказалось, что тот уехал на СЕВЕР.

— Куда именно он уехал? — спросила тетя Гастония.

— Он уехал на СЕВЕР.

— Куда на СЕВЕР, я спрашиваю!

— А, в Северную Виргинию.

И бедная тетя Гастония печально покачала головой: она не знала, что делать.

Вот так вот. Мистер Отис уехал, а тетя стала молиться за меня и позвала миз Джонс, чтобы та тоже молилась.

Дядя Сим только взглянул на меня и сразу сказал тете Гастонии:

— Сдается мне, он скоро отправится вслед за дедом.

Тетя подняла голову и посмотрела куда-то на крышу:

— Этот агнец не создан для нашего мира. Помоги ему, Господи. Аминь.

— Конечно, я не уверен, — сказал дядя Сим, — но, похоже, одним ртом станет меньше.

А тетя как закричит:

— Иегова, убереги моего мужа от грешного пути!

— Замолчи, женщина, у твоего мужа нет времени на грешный путь. А еще у него нет денег на новую печку к зиме, потому что участок, где растет табак, проклят. Ты слышишь, проклят! Какие-то гусеницы изгрызли все табачные листья, и начали они в тот самый день, когда этот мальчишка здесь появился.

И дядя Сим, громко топая, выбежал из комнаты.

Никогда раньше я такой длинной речи от этого человека не слышал.

Однажды в субботу утром лежу я в кровати, и вдруг — на тебе! Во дворе поднялся шум и гам, ребятня начала орать, да так громко, что я вытянул шею, чтобы посмотреть, что там, но ничего не увидел. Слышу, все уже на крыльце, кладу голову обратно на подушку, я ведь болен. И кто, как вы думаете, вошел в комнату? А вся ребятня, скаля зубы, ввалилась за ним.

Это был мой брат, черт меня побери! Он так сильно изменился с тех пор, как ушел от нас с дедом, что я еле его узнал. На нем была круглая шапка с пуговочкой посередине, на подбородке торчали редкие клочья волос, сам он был длинный и худой, как щепка, и вообще вид у него был какой-то помятый. Увидев меня, он засмеялся и, смеясь, подошел к кровати, чтобы меня обнять и заглянуть мне в глаза.

— Вот он какой, — пробормотал брат.

Он сказал это просто так, себе под нос, а не для того, чтобы кто-то услышал. И улыбнулся, и я улыбнулся ему в ответ, а сказать от удивления ничего не сказал. Но вы-то понимаете, как я удивился — аж сел в кровати.

Ребята хихикали, а бедная тетя Гастония очень нервничала, и суетилась, и то и дело оглядывалась — нет ли на дороге к дому дяди Сима, который не любил моего брата так же, как меня, уж не знаю почему.

— Послушай-ка, Джон, где же ты был и зачем пришел? — спросила тетя Гастония.

— Привет, — сказал мой брат, подпрыгнул и забегал на месте, ужасно забавно шаркая подошвами. Смешнее я в жизни ничего не видел. Я засмеялся, и все дети тоже. Тут встрял старик Джелки.

— Почему все смеются? — спрашивает.

— Я пришел, чтобы забрать мистера Пика, посадить его на ковер-самолет НОРД-1 и доставить в Нью-Йорк, ваша светлость, — сказал мой брат и, сняв шапку, отвесил ужасно смешной поклон. Ребята захохотали, и я, конечно, тоже. И вы ничего смешнее в жизни своей не видели, точно вам говорю!

— Кто это сказал? — крикнул старик Джелки. — Почему все смеются?

Но ему никто не ответил.

— Ты зачем сюда пришел? — опять спросила тетя Гастония, и мой брат, сунув свою смешную шапку под мышку, ответил:

— Как это зачем? Чтобы забрать брата — вот зачем.

И перестал валять дурака. Дети вставали на цыпочки и даже подпрыгивали, потому что им хотелось еще посмеяться, а эти взрослые вдруг посерьезнели.

Как же чудесно начинался день! Я вскочил и стал прыгать на кровати, и, хотя быстро запыхался, мне было хорошо. Опля!

— Ты этого не сделаешь, — отчеканила тетя Гастония.

— Еще как сделаю. А почему вы сомневаетесь?

— Почему? — переспросила она. — Да потому, что это говорит раздолбай, который явился невесть откуда и хочет забрать бедного больного мальчика из дома, где у него есть крыша над головой.

— Не его эта крыша, тетя Гастония.

Тут тетя как подскочит к моему брату, как заверещит:

— Считай, что я тебе никакая не тетя! Не я одна — здесь все знают, что ты раздолбай! Умеешь только пить да шляться по округе каждый божий вечер, а в один прекрасный день вообще взял и ушел! Когда как раз очень был нужен матери и деду. Убирайся! Проваливай отсюда!

— Кто пришел в наш дом? — завопил старик Джелки, вскочил и, держась за свой стул, принялся вертеть головой во все стороны.

Тут уж, сами понимаете, и мне, и другим ребятам смеяться расхотелось.

— Вы чего несете? — не выдержал мой брат, и тетя Гастония завизжала:

— Ты как со мной разговариваешь?! Не вздумай больше сюда приходить и не пытайся отнять у меня мальчика! Чему ты можешь его научить? Только тому дурному, чего успел поднабраться от своего папаши! Да-да! — не унималась тетя Гастония. — Знай: ты ничуть не лучше, чем твой папаша, а он был позором для всех Джексонов!

Вот тут я еще многое узнал о своей жизни.

— Кто пришел в наш дом? — не унимался Джелки.

Никогда еще не видел, чтобы этот слепой старик так бушевал, спятил совсем, что ли? Он схватил свою палку и замахнулся ею, но тут появился дядя Сим. Как только он, еще с крыльца, завидел в своем доме моего брата, глаза у него выпучились и стали похожи на куриные яйца — такие же большие, белые и как будто твердые.

— Тебя никто сюда не звал, парень, и ты это прекрасно знаешь, — сказал дядя Сим почему-то спокойно и тихо. Потом, не поворачиваясь, взял стоящую за дверью лопату. — Пошел вон.

Тетя Гастония втянула голову в плечи и уже открыла было рот, чтобы заорать, но не произнесла ни звука. Все ждали, что будет дальше.

Как вы понимаете, мой брат не так уж и испугался дядю Сима с его лопатой.